Чудеса и диковины - [153]

Шрифт
Интервал


* * *

Долину реки Менсола давно освоили каменотесы. В каменоломнях Майано с земли срезали ее серо-голубую плоть, pietra serena – словно муравьи медленно пожирали гигантский окорок. Именно здесь и чуть севернее, в Винчильятте, наши предки вытесали большую часть Флоренции. Если бы с неба на город вдруг обрушился гигантский кулак, обломки заполнили бы дыры в этих холмах, и мир вернулся бы к безлюдной невинности. Ближе к дому, в этой деревне, я вспомнил рассказ Вазари о том, что Микеланджело отдали кормилице – его собственной Смеральдине, – и его убаюкивал мерный стук кирок каменотесов. В Сеттиньяно молодой мастер впервые услышал крик статуй, заключенных в камне, и посвятил свою жизнь их освобождению. Здесь с каждой улочкой, с каждым кипарисом были связаны возвышенные имена художников и ваятелей: Дезидерио де Сеттиньяно, Антонио и Бернардо Росселино и мой предшественник с похожим именем Бартоломео Бимби.

Но я более не принадлежал к тому миру. Теперь, чтобы отрабатывать еду и кров, я помогал пропалывать огород, присматривал за корзинами синьоры Скарби, рыхлил сухую землю и поливал ее из бочки с дождевой водой. Иногда, помогая Терезе, я ходил вместе с ней к фонтану на деревенской площади, где меня в равной степени приветствовали и осмеивали, называя «синьором Грилли – художником». В прачечной (так далеко от жарких воспоминаний о канале Мартесано) я был единственным мужчиной, катавшим мокрое белье, пока Тереза, охая, держалась за поясницу, а стиравшая рядом со мной вдова корила меня за медлительность.

Впрочем, выходам «в свет» я предпочитал кормежку животных: задавал синий ветвистый цикорий козе и измельченное зерно – болтливым курам. Случалось мне наблюдать и диких животных: зеленую ящерку, бросающуюся вперед, чтобы схватить сверчка, мотыльков, порхавших над напоенными нектаром цветами, стрижей, сшивавших лоскутное полотно полей, и круживших над городом коршунов, добычей которых я давно стал бы и сам, если бы не доброта Терезы. И все же я не мог назвать свое существование безмятежным. Мне еще надо было исполнить свой долг и искупить вину.

Одним необычайно жарким июльским утром крик – родной брат страдания – вырвал меня из сна. Я вскочил с лежанки и обнаружил, что Тереза лежит на кровати, где спали женщины. Над ней склонилась вдова.

– Кыш отсюда! – крикнула она. – Беги за повивальной бабкой. И не смей входить сюда без разрешения!

Разобравшись с этим поручением, остаток дня я провел под оливами, отпихивая от себя любопытную морду козы и вознося молитвы Всемогущему Господу, чтобы ребенок родился живым и здоровым. У меня сердце кровью обливалось от этих болезненных стонов, доносившихся из комнаты. Несколько раз я бегал с ведром к фонтану и оставлял воду у двери, стуком оповещая о своем приходе. Мучительно долгое это дело – рожать. Пробило семь, когда повивальная бабка распахнула дверь и подозвала меня.

– Приведите священника, – велела она. – Может, придется срочно крестить.

Всю дорогу до Санта-Марии и обратно – в компании недовольного падре в полном облачении – я клялся посвятить себя Господу в обмен на Его милость. Священник вошел внутрь без стука, а я остался у двери, в пыли и ужасе, ожидая услышать горестные вопли. Вместо этого из комнаты донеслось мяуканье. Нелепо, конечно, но в первый миг я встревожился насчет кур, и моя правая нога повернулась в сторону курятника, словно надеясь, что за ней последует и остальное тело. Но это была не кошка. У меня закололо уши, словно я пробежал сквозь кусты шиповника. Слава Богу! Вышел священник, уже не такой красный, и хотя было ясно, что это никак невозможно – и даже более того: неуместно, – пожал мне руку, словно счастливому отцу.

– Можешь войти, сын мой. Она звала тебя.

Из трех женщин, бывших в комнате, первой заговорила Тереза, вся в крови и поту, с красными пятнами на бледном лице. Я увидел туго перепеленатый комочек с лицом боксера и малюсенькими кулачками.

– Его зовут Нунцио, – сказала она.


* * *

Ребенок рождается не сразу; мать, питавшая его своей кровью на протяжении всей беременности, должна и после рождения кормить дитя молоком. Мне в свое время приходилось поглощать отбеленную кровь незнакомок; Нунцио повезло – он присосался к материнской груди, чтобы потом дожидаться обильной отрыжки на материнских руках. (Восхищенные похвалы, сын мой, больше никогда не достанутся тебе так легко.) Меня не раздражал полуночный плач или сливочный запашок пеленок. Кухня пребывала в постоянном беспорядке; мы с вдовой делали все, что могли, чтобы мать и дитя ни в чем не нуждались. И все же ребенка я видел только с почтительного расстояния. Синьора Скарби не разрешала мне брать его на руки, а я не решался настаивать.

Мои опасения, что семья, уж какая есть, сомкнет ряды вокруг рыгающего несмышленыша – малюсенького проростка человека, – рассеялись окончательно, когда меня пригласили присутствовать на крещении. Нунцио, удивительный умница для своих нескольких дней, хранил молчание всю церемонию, глядя в доброжелательное лицо священника, и даже скосил оба глаза на помазующий палец. Когда священник удалился, вдова посоветовала Терезе перекатить ребенка через алтарь – «чтобы укрепить мышцы и уберечь его от увечности». Крестные Нунцио робко поцеловались перед церковью, чтобы защитить его от немоты, а дети Сеттиньяно бежали за нашей процессией и колотили в горшки и кастрюли, дабы дите не выросло глухим.


Еще от автора Грегори Норминтон
Портрет призрака

Таинственная история НЕДОПИСАННОГО ПОРТРЕТА, связавшего судьбы слишком многих людей и, возможно, повлиявшего на судьбу Англии времен Революции и Реставрации…Единство МЕСТА, ВРЕМЕНИ и ДЕЙСТВИЯ? Нет. ТРИЕДИНСТВО места, времени и действия. Ибо события, случившиеся за одни сутки 1680 г., невозможны были бы без того, что произошло за одни сутки 1670 г., а толчком ко всему послужили ОДНИ СУТКИ года 1650-го!


Корабль дураков

«Корабль дураков», дебютный роман 25-летнего писателя и актера Грегори Норминтона – лучший пастиш на средневековую тему после «Имени Розы» и «Баудолино» Умберто Эко. Вдохновясь знаменитым полотном Иеронима Босха, Норминтон создал искуснейшую постмодернистскую мозаику – оживил всех героев картины и снабдил каждого из них своей историей-стилизацией. Искусное подражание разнообразным высоким и низким штилям (рыцарский роман, поэзия вагантов, куртуазная литература и даже барочная грубость Гриммельсгаузена) сочетается у Норминтона с живой и весьма ироничной интонацией.


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.