Чудеса Антихриста - [45]

Этот веселый шум, благоухание цветов и флаги, развевающиеся под окнами донны Микаэлы, вывели ее из оцепенения. Она поднялась, словно услышав призыв жизни.

— Я не хочу умирать, — сказала она себе. — Я попробую жить!

Она взяла под руку отца, и они вышли на улицу. Она надеялась, что внешняя жизнь опьянить ее и она забудет свое горе. «Если мне это не удастся, — думала она, — если ничто не может развлечь меня, тогда мне останется только умереть».

В Диаманте жил старый бедный каменщик, которому хотелось к празднику заработать несколько сольди. Для этого он вылепил из лавы несколько бюстов Сан-Себастиано и папы Льва XIII. А так как он знал, что в Диаманте любили Гаэтано и печалились об его участи, то он сделал несколько и его бюстов.

Как только Микаэла вышла на улицу, ей встретился этот бедняк, предлагавший своп жалкие маленькие статуэтки.

— Купите дона Гаэтано Алагона, донна Микаэла, — сказал он. — Купите дона Гаэтано, которого правительство засадило в тюрьму за то, что он хотел освободить Сицилию!

Донна Микаэла крепко сжала руку отца и быстро прошла дальше.

Но в дверях café Europa стоял сын хозяина и пел канцоны. Он сочинил для праздника несколько новых песен и, между прочим, две-три канцоны о Гаэтано; он думал, что, может быть, народ захочет послушать про него.

Проходя мимо café, донна Микаэла услыхала пение и остановилась послушать.

«Ах, Гаэтано Алагона! — пел юноша. — Песнь могущественна. Песнями своими я хочу освободить тебя. Сначала пошлю я тебе нежную канцону. Она проскользнет сквозь тюремные решетки и сломает их. Потом я пошлю тебе сонет, прекрасный, как женщина, и он подкупит твоих сторожей. А потом я сочиню величественную оду, которая потрясет своим ритмом стены темницы. Но если и это не поможет, я сложу могучий эпос, который обладает целым полчищем слов. О, Гаэтано, сильный, как войско, помчится он к тебе. Все легионы древнего мира не смогли бы удержать его».

Слушая это пение, донна Микаэла судорожно цеплялась за руку отца, но она ничего не сказала и пошла дальше.

Тогда кавальере Пальмери заговорпл о Гаэтано.

— Я не знал, что народ так любит его, — сказал он.

— Я тоже, — пробормотала донна Микаэла.

— А сегодня я видел, как приезжие входили в лавку донны Элизы и умоляли ее продать им что-нибудь из его работ. У нее оставалось только несколько старых четок, и я видел, как она разорвала их и раздавала каждому по шарику.

Донна Микаэла с детской мольбой взглянула на отца. Но он не знал, хочет ли она, чтобы он замолчал или говорил дальше.

— Старые друзья донны Элизы проходят с Лукой в сад, — продолжал он, — и Лука показывает им любимые уголки Гаэтано и огород, за которым он ухаживал. А Пачифика сидит в мастерской около станка и рассказывает разные истории из его детства и жизни.

Дальше он не мог говорить, теснота и шум были так сильны, что ему пришлось замолчать.

Они старались пробраться к собору. На лестнице собора по обыкновению сидела старая Ассунта. Она перебирала в руках четки и повторяла все одну и ту же молитву. Она просила святого вернуть в Диаманте Гаэтано, который обещал помочь всем беднякам.

Проходя мимо нее, донна Микаэла ясно услыхала:

— Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано! Ах, будь милостив, сжалься над нашими страданиями, Сан-Себастиано, верни нам Гаэтано!

Донна Микаэла хотела войти в церковь, но, подойдя к лестнице, она отступила назад.

— Там такая толкотня, — сказала она. — Я не решусь войти!

Они вернулись домой. Но во время их отсутствия донна Элиза решила воспользоваться этим случаем; она повесила флаг на крыше летнего дворца, накинула ковры на балконы, а когда донна Микаэла вернулась домой, она собиралась укрепить над дверью гирлянду. Донна Элиза не могла перенести, чтобы летний дворец стоял не украшенным. Она боялась, что святой не поможет Диаманте и Гаэтано, если летний дворец не будет убран в его честь.

Донна Микаэла шла смертельно бледная и сгорбленная, как старуха.

Она шла и бормотала: «Я не делаю его бюстов, я не пою о нем песен, я не молюсь за него, я не покупаю четок его работы. Как может он поверить, что я люблю его? Он может любить всех тех, кто чтит его память; но не меня! Я не принадлежу к его миру. Меня он никогда не полюбит».

И, когда она увидала, что дом ее хотят украсить цветами, это показалось ей такой возмутительной жестокостью, что она вырвала венок из рук донны Элизы, бросила его к ее ногам и спросила, уж не хочет ли она убить ее.

Потом она прошла мимо нее по лестнице и поднялась в свою комнату. Она бросилась на диван и зарылась лицом в подушки.

Только теперь поняла она, как внешние условия разделяют ее и Гаэтано. Народный герой не мог любить ее.

Потом ее охватило сознание, что ведь она мешала ему помогать всем этим бедным. Как он должен был презирать и ненавидеть ее!

К этому примешивалось и ее прежнее страдание. Страдание — не быть любимой. Это убьет ее. Она все лежала и думала, что все кончено и скоро наступит смерть.

Но вдруг она вспомнила маленькое изображение Христа. Казалось, что он вошел в комнату во всем своем жалком убранстве. Так ясно она видела его.

Донна Микаэла начала взывать о помощи к Младенцу-Христу. И она удивлялась, что еще раньше не обратилась к этому доброму помощнику. Но это происходило, вероятно, оттого, что изображение стояло не в церкви, а всюду разъезжало с мисс Тоттенгам, как один из предметов ее музея. Поэтому она и вспомнила о нем только в минуту величайшего отчаяния.