Чудеса Антихриста - [46]

* * *

Это было поздно вечером в тот же день. После обеда донна Микаэла отпустила всех слуг на праздник и осталась одна с отцом в опустевшем большом доме. Но около десяти часов отец ее встал с постели и сказал, что хочет послушать состязание певцов на площади. Донна Микаэла боялась остаться одна, и ей пришлось сопровождать его.

Придя на площадь, они увидели, что она превращена в театр и вся уставлена рядами стульев. Все было полно народу, и они с трудом отыскали себе места.

— Как прекрасен сегодня Диаманте, Микаэла, — сказал кавальере Пальмери. Казалось, красота ночи смягчила его. Давно уже он не говорил с дочерью так просто и дружески.

Донна Микаэла согласилась с ним. Она испытывала то же впечатление, как и в первый свой приезд в Диаманте. Он казался ей городом чудес и красоты, маленьким райским уголком.

Перед ней высилось высокое, величественное здание, все усеянное сверкающими бриллиантами. Она не сразу сообразила, в чем тут дело.

Это был фасад собора, убранный цветами из золотой и серебряной бумаги и тысячью маленьких зеркал, воткнутых между цветами.

А на каждом цветке висели маленькие лампадки с крошечными фитилями. Собор выглядел очень красиво. Донна Микаэла никогда не видала более великолепной иллюминации.

На площади не было другого освещения, да его и не требовалось. Эта громадная бриллиантовая стена ярко освещала все кругом. Черный палаццо Джерачи стоял огненно-красный, словно озаренный заревом пожара.

Но остальной мир, кроме площади, был погружен в глубокий мрак. И ей казалось, что она снова узнает старое волшебное Диаманте, которое находится не на земле, а приютилось, как священный городок, на небесной горе. Ратуша с ее тяжелыми балконами и высокой лестницей, здание женского монастыря и римские ворота — все это было величественно и волшебно. И она с трудом соглашалась верить, что в таком городе она перенесла такие страшные мучения.

В этой плотной толпе народа было душно. Ветер был теплый, как весной. И донна Микаэла ощущала и в себе словно весеннее пробуждение. Ее охватила какая-то внутренняя дрожь, которая в одно и то же время нежила и пугала ее. Тоже должны испытывать снежные массы на Этне, когда солнце превращает их в сверкающие горные потоки.

Она оглядывала толпу, наполняющую площадь, и удивлялась, почему утром люди казались ей такими неприятными. Теперь ее радовало, что они любят Гаэтано. Ах, если бы он еще любил ее, как бы она была горда и счастлива любовью всех этих людей.

Тогда она могла бы поцеловать эти старые, морщинистые руки, лепившие его бюст или складывающиеся в молитву о нем.

Пока она думала об этом, двери собора распахнулись, и из них вывезли широкую низкую тележку. Наверху на покрытом красным возвышении стоял у своего позорного столба Сан-Себастиано, а у ног его сидело четверо певцов, которые должны были принять участие в состязании.

Это были — слепой старик из Николози, бочар из Каталонии, считавшийся лучшим импровизатором во всей Сицилии, потом кузнец из Термини и маленький Гандольфо, сын привратника ратуши в Диаманте.

Все удивлялись, что Гандольфо решается выступать в таком опасном состязании. Или он делает это только ради удовольствия своей невесты, малютки Розалии? Никто до сих пор не знал, что он может импровизировать. Всю свою жизнь он не делал ничего другого как только ел мандарины и глазел на Этну.

Прежде всего бросили жребий, кому выступать первому. Жребий выпал на бочара, а Гандольфо пришелся последним. Услышав об этом, Гандольфо побледнел. Было очень неприятно выступать последним, когда все должны говорить на одну тему.

Бочар рассказывал о Сан-Себастиано, как он был легионером в Риме, как за его веру его привязали к позорному столбу и он служил целью для стрел своих товарищей.

После него выступил слепой, который рассказал, как одна благочестивая римлянка нашла мученика, окровавленного и пронзенного стрелами, и как ей посчастливилось вернуть его к жизни. Затем пришла очередь кузнеца; он перечислил все чудеса, какие сотворил Сан-Себастиано во время чумы, разразившейся в пятнадцатом веке в Сицилии.

Все они заслужили много похвал. Они произносили грозные слова о крови и смерти, и народ громко одобрял их. Но жители Диаманте беспокоились об участи Гандольфо.

— Кузнец отнял у него всю его речь. Он потерпит неудачу, — говорили они.

— О, — говорили другие, — маленькая Розалия не вынет из-за этого обручальной ленты из своей косы.

Гандольфо сидел, съежившись, в своем уголке. Он становился все меньше и меньше. Сидевшие ближе к нему могли слышать, как зубы его щелкали от страха.

Когда, наконец, пришел его черед и он встал, чтобы начать импровизировать, он оказался еще более жалким и ничтожным, чем можно было ожидать. Он произнес несколько стихов, но это было только повторением того, что сказали уже другие.

Он вдруг замолчал и глубоко перевел дух. И в это мгновенье его охватила энергия отчаяния. Он выпрямился, и легкая краска выступила у него на щеках.

— О, синьоры, — проговорил маленький Гандольфо, — позвольте мне сказать о том, о чем я постоянно думаю! Позвольте мне говорить о том, кого непрестанно вижу перед глазами!