Чучело белки - [49]

собственной матерью.

Доктор Штайнер утверждает, что подобное происходит куда чаще, чем принято считать, а особенно большая опасность грозит людям, чья психика и раньше не отличалась стабильностью, как в случае с Норманом Бейтсом. Обрушившееся на него горе запустило цепную реакцию. Однако окружающие ожидали от него проявлений скорби, и поэтому никому даже не пришло в голову что-то заподозрить. К тому времени, как Нормана выпустили из больницы, и его мать, и Джо Консадайн давно покоились в земле.

— А потом он ее выкопал? — Лайла нахмурилась.

— Судя по всему, это произошло не позднее, чем через несколько месяцев. Бейтс увлекался таксидермией и поэтому хорошо знал, что делать.

— Но я все-таки не понимаю. Если он считал себя собственной матерью, то каким образом…

— Все не так просто. По словам Штайнера, к этому моменту Бейтса уже следовало считать расщепленной личностью по меньшей мере с тремя основными компонентами. В нем продолжал жить Норман, маленький мальчик, остро нуждавшийся в своей матери и ненавидевший всех, пытавшихся встать между ними. Вторым компонентом была Норма — мать, смерть которой необходимо было предотвратить. Третью составляющую условно можно назвать нормальной — это взрослый Норман Бейтс, которому приходилось вести повседневную жизнь и скрывать от внешнего мира существование остальных субличностей. Вполне естественно, они не были строго разграничены, а многие элементы являлись общими для двух или даже для всех трех составляющих. Доктор Штайнер назвал эту противоестественную смесь “Нечестивой Троицей”.

Тем не менее, взрослый Норман Бейтс сумел в достаточной мере сохранить контроль над своим поведением и был выписан из больницы. Он вернулся домой и снова начал работать в мотеле, однако нагрузка на его психику непрерывно возрастала. Тяжелее всего Бейтс — нормальный — переносил личную ответственность за смерть матери. Ему уже мало было сохранять в неприкосновенности ее комнату, теперь он хотел сохранить саму мать — физически, — чтобы иллюзия ее присутствия во плоти помогла ему преодолеть комплекс вины.

Поэтому он и вернул мать в дом — реально выкопал из могилы, сообщив ей некое жуткое подобие жизни. Каждый вечер он укладывал ее в постель, а по утрам одевал и спускал в гостиную. Совершенно естественно, он скрывал это от посторонних, и притом весьма удачно. Арбогаст, подъезжая к мотелю, заметил женскую фигуру у окна, но это случилось впервые за долгие годы.

— Выходит, это вовсе не “дом ужасов”, — тихо сказала Лайла. — На самом деле, ужасы таились в голове у Нормана.

— Штайнер говорит, что поведение Бейтса сильно напоминает общение чревовещателя со своим манекеном. По-видимому, мать и мальчик Норман часто разговаривали друг с другом, вели самые настоящие беседы. А взрослому Норману оставалось только каким-то образом рационализировать ситуацию. Он успешно скрывал свое помешательство от окружающих, но, кто знает, что он воображал на самом деле? Он увлекался оккультизмом и метафизикой и, возможно, верил в спиритизм не менее твердо, чем в чудодейственную сохраняющую силу таксидермии. К тому же, он не мог уничтожить или отторгнуть остальные компоненты своей личности, не отторгая и не уничтожая самого себя. Ему приходилось вести три жизни одновременно.

И, самое удивительное, это ему вполне удавалось, пока…

Сэм умолк, но Лайла закончила фразу за него:

— Пока не появилась Мэри. Ее приезд что-то разладил, и он убил ее.

— Это сделала мать, — сказал Сэм. — Твою сестру убила Норма. Невозможно в деталях восстановить картину случившегося, но доктор Штайнер уверен, что личность матери становилась доминирующей в кризисных ситуациях. В тот день Норман напился до бесчувствия, и его действиями начала управлять она. Он переоделся в ее платье — полностью утратив волю и память, конечно, — а когда все было кончено, спрятал ее чучело и уничтожил улики, поскольку считал, что настоящий убийца — его мать, защищать которую — его сыновний долг.

— Значит, Штайнер уверен, что Бейтс невменяем?

— Боюсь, что да. Он собирается рекомендовать, чтобы Нормана поместили в государственную психиатрическую клинику. Возможно, на весь остаток жизни.

— То есть, суда не будет?

— Именно к этому я и веду. Да, никакого суда не будет, — Сэм тяжело вздохнул. — Я понимаю, что это значит для тебя…

— Я рада, — медленно сказала Лайла. — Так лучше. Как странно все вышло: мы даже не догадывались об истине — просто тыкались в разные стороны, как слепые котята. Если мы что-то и сделали правильно, то по неправильным причинам. А теперь я не могу даже ненавидеть Бейтса. Он пострадал больше, чем все остальные. В каком-то смысле, я даже в состоянии его понять. В каждом из нас таится куда больше зерен безумия, чем ему хотелось бы думать.

Сэм поднялся на ноги, и Лайла проводила его до двери.

— Как бы то ни было, все кончено, — сказала она, — и я попытаюсь забыть. Обо всем, что произошло.

— Обо всем? — тихо спросил Сэм. Но при этом он не посмотрел на нее.

И этим все закончилось.

Или почти закончилось.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Настоящий конец, тихий и будничный, наступил в небольшой комнатке с зарешеченными окнами, в которой до этого так долго раздавались, сменяя друг друга, три голоса — мужской, женский и детский.