Чтобы мир знал и помнил - [90]

Русский царь, правда, пополнял ряды Собора и профессионалами. Бердников передает историю молодого И. М. Головина, которого послали в Италию учиться корабельному делу. Возвратясь, тот чистосердечно признался царю, что делу не учился, а только развлекался да еще освоил игру на бас-кларнете. Петр разом определил шалопая и в Сумасброднейший Собор (не пропадать же музыкальным навыкам), и в Адмиралтейство (чтобы делу выучился). Головин трудился в Адмиралтействе в поте лица своего и в итоге стал хорошим специалистом и подлинным радетелем российского кораблестроения.

Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор прекратил свое существование с кончиной Петра. Но петровские шуты удержались на своих придворных и государственных постах и при его преемниках: Екатерине I (1725–1727), Петре II (1727–1730) и Анне Иоанновне (1730–1740). Лев Бердников рассказывает о трех шутах Анны Иоанновны, а всего их было шестеро: два петровских ветерана Иван Балакирев и Ян Лакоста, новичок-итальянец, трое русских – два князя и один граф. Итальянец Пьетро Мира, ставший в России Педрилло, сам напросился на шутовское поприще и вполне на нем преуспел. Русские высококровные дворяне попали в шуты в знак царской немилости. Бердников пересказывает историю князя Михаила Голицына, который женился на итальянке-католичке, прижил с ней дочку, и за такое вероотступничество императрица Анна Иоанновна их развела, жену с дочкой из России выслала, а Голицына определила во дворец шутом, потом обвенчала с православною калмычкой из придворных шутих, выстроила им ледяной дом и принудила к брачной ночи в нем. Другого князя Никиту Волконского императрица поставила в шуты из личной мести к его умной и насмешливой жене, над которой тоже потешилась – заточила в монастырь. Так Анна Иоанновна, отбросив петровское отношение к смеху (разоблачающему, раскрепощающему и преобразующему), вернулась к модели Ивана Грозного «смех как наказание».

Преемником Анны Иоанновны стал новорожденный Иван VI (1740–1741), за которого правила его мать Анна Леопольдовна. Она навсегда отменила придворный институт шутов. Но любовь века к смеху, забавным выходкам, веселым проделкам, колким насмешкам не исчезла. Напротив, умение развлекать собеседника, оживлять беседу острым словом, каламбуром и шуткой с годами стало считаться неотъемлемой чертой светского человека. Так сказалось начатое в XVIII веке обучение как быть «красноглаголивым и в книгах начитанным, и как уметь добрый разговор вести», а также чтение бесконечных сборников развлекательного и поучительного чтения с краткими замысловатыми повестями, жартами, фацециями и различными другими шутками. Те, кто преуспевал в искусстве нескучного общения, легче поднимались по служебной лестнице, и даже двери в царские покои перед ними открывались без труда.

Тут бы Льву Бердникову в самый раз завершить раздел «Шуты» и перейти ко второму разделу книги «Острословы». Но в описываемое им время за словом «шут», кроме устаревшего профессионального, закрепилось еще и переносное значение «…тот, кто паясничает, кривляется, балагурит на потеху или в угоду другим», обладающее в зависимости от контекста одобрительным или порицающим оттенком. Видимо, поэтому Бердников добавил в раздел «Шуты» три рассказа о сиятельных вельможах – Л. А. Нарышкине (1733–1799), Д. М. Кологривове (1779–1830), А. Д. Копиеве (1767–1848), слывших остроумными насмешниками, забавниками, проказниками, за что современники, то одобряя, то гневясь, называли их «шутами», в переносном, разумеется, смысле.

Конечно, никто не позволял себе дерзости называть шутами лиц особо значительных, как фельдмаршал Г. А. Потемкин (1739–1791), генерал-адъютант С. Л. Львов (1740–1812), генерал А. П. Ермолов (1777–1861) или адмирал А. С. Меншиков (1787–1869), правнук А. Д. Меншикова, сподвижника Петра Великого, – хотя они умели и острить, и шутить, и передразнивать. Поэтому Бердников этих высоких военачальников отправил в раздел «Острословы». Можно было бы присоединить к ним еще и генералиссимуса российских сухопутных и морских сил А. В. Суворова (1729–1800), слывшего среди современников и чудаком, и острословом, но Лев Бердников предпочел ему простого гвардейского офицера – поручика Федора Ивановича Толстого, по прозванию «Американец» (1782–1846). Этот авантюрист, искатель приключений, дуэлянт, задира, скандалист был, по словам современников, редкостного ума спорщиком, любителем софизмов и парадоксов и необыкновенно красноречивым рассказчиком собственных похождений. С ним приятельствовали многие писатели, и он послужил прообразом многих литературных геров.

А в заключительной главе этого раздела Бердников вспоминает остроумных людей несколько другого толка – умеющих виртуозно расссказывать несусветную небывальщину и завораживать слушателей своим вдохновенным враньем. Одни из них в жизни были людьми кабинетными, как переводчик-компилятор Н. П. Осипов (1751–1799) или комедиограф А. А. Шаховской (1777–1846), другие слыли неменьшими аванюристами, чем Федор Толстой. Они и мир повидали, и в разных переделках побывали, как издатель журнала «Отечественные записки» П. П. Свиньин (1788–1839) или очень популярный в свое время писатель-иммигрант Ф. А. Эмин (1735–1770). Особо славились среди современников своими завиральными историями и грузинский князь Д. Е. Цицианов (1747–1835), проживавший в Москве, и польский граф В. И. Красинский (1783–1858), резидент Санкт-Петербурга, и отставной полковник П. С. Тамара, поселившийся в Нежине. Их рассказы, полные острых и пикантных выдумок, импонировали многим слушателям, в том числе сложившимся (Вяземский, Пушкин) и будущим (Кукольник, Гоголь) писателям, которые использовали эти завиральные истории в своем творчестве.