Что значит быть христианином. Сборник поучений святителя Иоанна Златоуста - [12]

Не говори, что одежда — твоя: он еще прежде разорвал свое собственное сердце. Как болезнь желтуха не может обнаружиться, если желчь не разольется и не выступит из своих пределов, так и гнев не сделается неумеренным, если не разорвется сердце. И как ты, видя страждущего желтухой, хотя бы он сделал тебе тысячи зол, не пожелаешь взять на себя болезнь его, так поступай и с гневом. Не соревнуй, не подражай злобе, но жалей того, кто не обуздывает в себе этого зверя и прежде всех вредит и губит самого себя. А что действительно такие люди вредят самим себе, это можно слышать от многих, которые, стараясь прекратить вражду, убеждают враждующих так: «Пощади самого себя, ты вредишь самому себе». Такова злоба: она вредит только тому, кто питает ее, и извращает все.

Итак, желая отомстить другим, не будем лишать сами себя тихой пристани. Если бы кто-нибудь, претерпевая кораблекрушение и утопая, стал поносить тебя, стоящего на земле, то, конечно, ты не оскорбился бы и не сошел бы с земли, чтобы утонуть вместе с ним. Так рассуждай и здесь: кто оскорбляет и поносит тебя, тот подвергается кораблекрушению или буре и утопает, попав в водоворот гнева, а ты, перенося это мужественно, остаешься спокойным в пристани, на берегу. Если же ты увлечешься подражать ему, то потопишь не его, а себя самого.

Любовь > [18]

Любовь есть также и дар, и превосходнейший путь к получению всех даров. Потому если ты не хочешь любить брата по долгу, то питай любовь, по крайней мере, для того, чтобы тебе получить большой дар чудес и обильнейшую благодать. А чтобы вы убедились, как велика эта добродетель, изобразим ее словом, потому что на деле нигде не видим ее, — и мы поймем, сколько было бы добра, если бы она везде была в избытке. Тогда не было бы нужды ни в законах, ни в судилищах, ни в истязаниях, ни в казнях и ни в чем подобном. Если бы мы любили и были любимы, то никто никого не обижал бы, не было бы убийств, ни ссор, ни браней, ни возмущений, ни грабительств, ни любостяжания, никакого зла, и самое имя порока было бы неизвестно. Между тем чудеса не могут произвести этого, но еще возбуждают в невнимательных тщеславие и гордость.

В любви вот что удивительно: к другим добродетелям примешивается зло, например, нестяжательный часто тем самым надмевается, красноречивый впадает в болезнь честолюбия, смиренномудрый часто тем самым превозносится в своей совести, а любовь свободна от всякой подобной заразы: никто никогда не станет превозноситься над любимым. Представь человека не такого, который любил бы одного, но всех равно, и тогда увидишь достоинство любви, или, лучше, если хочешь, представь наперед одного любимого и одного любящего, любящего так, как должно любить. Он живет как бы на небе, наслаждаясь всегда спокойствием и сплетая себе тысячи венцов. Такой человек сохраняет душу свою чистой от ненависти и гнева, от зависти и гордости, от тщеславия и порочного пожелания, от всякой постыдной любви и всякого порока. Как никто не станет делать зла себе самому, так и он — ближнему. Такой человек, еще находясь на земле, будет стоять наравне с Архангелом Гавриилом. Таков тот, кто имеет любовь! А кто творит чудеса и обладает совершенным знанием, но не имеет любви, тот, хотя бы воскресил тысячи мертвых, не получит большой пользы, будучи сам далек от всех и чужд союза с подобными себе рабами.

Потому и Христос знáком искренней любви к Нему поставил любовь к ближнему. «Если любишь меня, Петр, — говорил Он, — больше, нежели они, паси овец моих» (см.: Ин. 21, 15–16). Видишь ли, как Он и здесь опять выразил, что это выше мученичества? Если бы кто имел любимого сына, за которого готов был бы отдать душу, и если бы кто-нибудь, любя отца, на сына совершенно не обращал внимания, то этим он сильно огорчил бы отца, который не стал бы и смотреть на любовь к себе за презрение к сыну. Если же так бывает по отношению к отцу и сыну, то тем более по отношению к Богу и людям, потому что Бог любвеобильнее всех отцов. Потому Он, сказав: Возлюби Господа Бога твоего… сия есть первая и наибольшая заповедь, — продолжал: Вторая же, — и не остановился на этом, но присовокупил: — подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 37–39).

И заметь, как Он требует и последней почти в столь же высокой степени, как первой. О Боге сказал: Всем сердцем твоим (Мф. 22, 37), а о ближнем: Как самого себя (Мф. 22, 39), что равносильно выражению всем сердцем твоим. Подлинно, если бы это было исполняемо с точностью, то не было бы ни раба, ни свободного, ни начальника, ни подчиненного, ни богатого, ни бедного, ни малого, ни великого, и сам диавол не был бы известен, и не только один, но и другой, и хотя бы было их сто и даже тысячи, сим не могли бы сделать ничего, если бы была любовь.

Скорее трава может перенести силу огня, нежели диавол — пламень любви. Она крепче стены, она тверже адаманта, и, если бы ты указал на другое, еще более крепкое вещество, твердость любви превзойдет все. Ее не побеждает ни богатство, ни бедность, или, лучше, не было бы ни бедности, ни излишнего богатства, если бы была любовь, а было бы только добро, проистекающее из того и другого. От богатства мы имели бы довольство, от бедности беззаботность, не терпели бы ни безпокойств, неразлучных с богатством, ни опасений от бедности.