Что за рыбка в вашем ухе? - [14]
5. Иллюзии иностранного: парадокс иностранного звучания
Бо́льшую часть прошлого века критики и просто читатели, до небес превознося тот или иной перевод, то и дело прибегали к формулировке «читается, как будто написано по-английски». Эта похвала бессмысленна: те же самые критики и просто читатели часто не могли распознать, что текст, выдаваемый за перевод, на самом деле написан на английском. И тем не менее в современном англоязычном мире принято высоко ценить естественность звучания перевода на «целевом», или «принимающем», языке. Однако есть и другой подход. Если действие детектива происходит в Париже, а его персонажи, прогуливаясь по бульвару Сен-Жермен, наслаждаясь перно и jarret de porc aux lentilles[6], свободно говорят и думают по-английски — что-то явно не так. Что за радость читать на ночь французский детектив, если в нем нет ничего французского? Разве нам не хочется, чтобы французские детективы звучали по-французски? Стратегия «одомашнивания» перевода, при которой уничтожается французский колорит галльских головорезов, вызывает жесткую критику со стороны литературоведов, которые обвиняют таких переводчиков в «этноцентрическом насилии»{21}. Они утверждают, что переводческая этика должна удерживать переводчиков от полного искоренения иностранности при переводе с иностранного языка.
Как же лучше всего передать иностранность в принимающем языке? Жан Д’Аламбер, математик и философ, бывший также соавтором «Энциклопедии» Дидро, в 1763 году дал гениальный ответ:
Хороший перевод должен опираться на то, как говорят [по-французски] иностранцы. Оригинал дóлжно передавать на нашем языке не с суеверной осторожностью, с которой мы относимся к родному языку, а с благородной свободою, которая позволяет заимствовать свойства одного языка для украшения другого. Перевод, выполненный в таком ключе, может обладать всеми похвальными качествами — естественным и свободным слогом, сохранением духа оригинала и вместе с тем дополнительным иностранным оттенком, придаваемым страной происхождения{22}.
Опасность такого подхода заключается в том, что во многих социальных и исторических обстоятельствах иностранное звучание перевода — точно так же как легкий акцент говорящего по-французски (или по-английски, по-немецки и так далее) иностранца — может восприниматься как нескладное, неверное, а то и хуже.
Вообще говоря, наиболее очевидный способ придать тексту иностранный колорит — это оставить какие-то части без перевода. Такой была британская традиция в эпоху романтизма. Например, в ранних переводах романа Шодерло де Лакло «Опасные связи» на английский персонажи, обращаясь друг к другу, пользуются полными французскими титулами: (monsieur le vicomte, madame la presidente[7]) и вставляют в свою английскую речь ходовые французские выражения вроде: Allez! parbleu! и ma foi![8]{23}. Аналогичным образом в недавних переводах романов Фред Варгас главный персонаж Жан-Батист Адамберг сохраняет свою французскую должность комиссара, руководящего группой бригадиров, но обращается к ним по-английски{24}. Следуя той же логике выборочной форенизации («обыностранивания») немецкие офицеры в большинстве голливудских фильмов о Второй мировой войне свободно говорят по-английски, но периодически вставляют в свою речь jawohl, Gott im Himmel и heil Hitler[9].
Этот прием может применяться и гораздо шире как в современных, так и в классических произведениях. Так, в итальянской версии фильма «Поющие под дождем», несмотря на чудеса синхронизации перевода и артикуляции в комических диалогах, заглавная песня звучит на английском. В знаменитой современной китайской постановке «Короля Лира» Корделия произносит шекспировские строки — она высказывает отцу правду на языке оригинала{25}.
Однако обычно переводы лишь имитируют иностранное звучание. На самом деле задачу написать что-то, что будет восприниматься носителями других языков как английский, можно решить и не обращаясь к английскому.
Сейчас английский разносится по всему миру в популярных песнях, телепередачах и тому подобных вещах, причем миллионы слушателей не понимают слов песен и выступлений. В результате люди могут опознавать английскую фонологию — те звуки, которые произносят англичане, — не зная ни английских слов, ни английской грамматики. Лет сорок тому назад итальянский певец Адриано Челентано в своей песне Prisencolinensinainciusol ol rait изобразил учителя английского, который демонстрировал ученикам, что можно не знать по-английски ни слова и все же узнавать английские звуки. Эта песня с ее захватывающей мелодией — остроумная и удивительно похожая имитация английских звуков, хотя написана она вовсе не на английском. Однако запись этой «англоязычной» абракадабры в текстовом виде передает английские звуки, только если их пропеть (вслух или мысленно), следуя стандартным правилам чтения итальянских текстов. Эта песня, которую сейчас можно найти на множестве веб-сайтов, зачастую в сопровождении стенограммы, — чисто итальянская имитация английского.
Точно так же можно создать бессмыслицу, которая будет звучать для английского уха как иностранная речь. Знаменитый пример — песня Чарли Чаплина в фильме «Новые времена» (
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.