Что за рыбка в вашем ухе? - [10]
На финский язык глагол переводить можно перевести двояко: kaantaa означает «переворачивать» или «превращать» (как в латыни), а suomentaa означает «сделать финским» (так же как в немецком слово verdeutschen (сделать немецким) — один из способов сказать «переводить» [на немецкий]). Один остроумный финский писатель взял немецкое визуальное стихотворение Христиана Моргенштерна «Колыбельная рыбы», которое выглядит так:
Fishes Nachtgesang
И «перевел» его на финский. Получилось так:
Kalan yölaula
Suom. Reijo Ollinen
Шутка в том, что (сокращенное) слово в нижней строке, использованное для сообщения «переведено Рейо Оллиненом», — не то, которое означает «переворачивать», а то, которое означает «сделать финским». Как будто бы достаточно перевернуть рыбу, и она запоет по-фински{14}.
А вот в Древнем Китае, если вас нанимали официальным переводчиком, название вашей должности зависело от того, на какой границе империи вы работали.
Работавшие на востоке назывались цзи (доверенные, передатчики); на юге — сян (интерпретаторы); на западе — диди (те, кто знакомы с племенами ди); а на севере — и (переводчики){15}.
Такая классификация переводчиков по географическому принципу звучит так, словно ее придумал Борхес, но она не более странна, чем обозначение сотрудников разных отделов министерства иностранных дел разными терминами, такими как «китаист», «арабист» или «африканист». Однако из приведенной выше цитаты ясно, что обозначения должностей этих лингвистов разными словами вовсе не означало, что у них разные обязанности. То есть, хотя общего слова для их описания еще не изобрели, было ясно, что «северяне», «южане», «восточники» и «западники» делают одно и то же.
Однако по мере проникновения в Китай (посредством перевода) буддизма значения слова и вышли за пределы обозначения правительственных чиновников, имеющих дело с северными языками. Ниже приведены в хронологическом порядке, охватывающем несколько веков классической китайской цивилизации, объяснения иероглифа yi, приведенные в словарных списках и аннотациях к древним текстам:
1. Те, кто передает слова племен по четырем направлениям.
2. Должным образом употреблять слова страны и те, что вне ее, и свободно владеть теми и другими.
3. Заменять, то есть изменять и замещать слова одного языка словами другого, чтобы достичь взаимопонимания.
4. Обмениваться, то есть брать то, чего у тебя нет, в обмен на то, что у тебя есть{16}.
Все это я пишу не для того, чтобы поучаствовать в неутихающих спорах китаистов об истории и значении иероглифа, который теперь произносится как фаньи (обобщение слова и) и служит для перевода на китайский слова перевод. Просто хочу отметить, что в культуре более древней, чем наша, в культуре, где теоретические и практические проблемы перевода всесторонне и детально изучались тысячелетиями, никому не пришло в голову определять перевод как «перенос значения из одного языка в другой».
Слова «превращение», «преобразование», «передача», «пересказ», «изложение» и «замена» совсем не обязательно позволяют яснее или точнее понять суть перевода. Но если вам привычен один из этих способов обозначения межъязыковых коммуникаций, то вы и не подумаете определять перевод как «перенос значения из одного языка в другой». Это стандартное для английского (и французского, немецкого, русского) языка определение — просто экстраполяция на основании структуры используемого слова. Оно ничего не добавляет к значению этимологических корней слова.
Метафора «переноса через» породила широкий спектр слов, мыслей, высказываний и банальностей, которые могут иметь не больше отношения к реальности, чем та идея, что в процессе перевода «значение переносится» из А в Б. Пришла бы нам в голову мысль о «языковом барьере», если бы мы не думали о переводчике как о ком-то вроде «водителя грузовика»? Стали бы мы спрашивать, что переводчик «переносит» через «языковой барьер», если бы мы называли его «преобразователь», «языковой человек» или «обменщик»? Вряд ли. Используемые в научных исследованиях о переводе стандартные термины являются просто метафорическими расширениями — развитиями метафоры — самогó этимологического значения слова перевод.
Но выйти за пределы своего мира нам не удается. Мы продолжаем говорить переводить и продолжаем думать передавать, и поскольку мы думаем передавать, нам приходится искать дополнение или объект для этого глагола. И в рамках западной традиции размышлений о языке на эту роль всегда был один-единственный кандидат: значение.
Однако «значение» — не единственная составляющая высказывания, которую и в принципе, и практически можно «преобразовать» во что-то другое. Вовсе нет. Все, что говорится, произносится определенным тоном, с определенной высотой, в определенной ситуации, с соответствующим участием тела (жестами, позой, движениями)… Письменные высказывания тоже имеют определенный формат, они напечатаны определенным шрифтом или написаны от руки на определенном материальном носителе (на плакате, в книге, в газете, на задней стенке прибора). Однако передача большинства этих параметров высказывания обычно не воспринимается как часть работы переводчика. Что именно подлежит переводу, лучше всего иллюстрирует удачная шутка (шутки вообще часто помогают расставить акценты).
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.