Что-то вроде любви - [16]
Пушкин пользуется своей художественной виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия.
Ведущий Хорошо еще, что организаторы травли Синявского, как и всякие организаторы подобного рода дел, книг не читают. А то бы они непременно причислили к русофобам - вместе с Абрамом Терцем - еще и Писарева - за эту вот самую "внутреннюю пустоту". (А слово-то , однако, какое емкое, и всегда оно где-то маячит - стоит лишь только всерьез заговорить о поэзии:)
Басинский Когда пространство литературы сужается до размеров подоконника, сеять на нем "разумное, добро вечное" можно, конечно, забавы и оригинальничанья для, но рассчитывать на всходы и "спасибо сердечное" по меньшей мере наивно:
Другое дело - разводить кактусы:
Ведущий Здесь, в одной статье Басинского - сразу два поистине чудесных совпадения - на гране прозрения. Во-первых - параллель с "пейотовой" темой Кастанеды - почти наверняка неумышленная, иначе бы упомянул, не сдержался. И - предвидение метафоры Гениса о пограничной зоне творчества - не в смысле примитивного толкования подоконника как места разведения чего-то там в горшочках, а в смысле границы в самом широком понимании этого слова. Вот тут-то и поверишь в мистику - "волшебную силу искусства":
Басинский Кто именно и зачем его долго ждал, мне не совсем понятно.
Ведущий Господи, ну так спросили бы! Это не секрет:
Басинский Даешь много кактусов хороших и разных! Каждому россиянину по одному произведению, непохожему на другие! Ко там ноет об усталости культуры, об ее бесполезности и бессмысленности, о ее каждодневном позорном бегстве от жизни в коралловые гроты из папьемаше? Паникеры! Саботажники! И в самом деле - как это просто! Берешь "буковки, буковки, буковки": и вырастает неизвестно что под названием, допустим "Чапаев и Пустота".
Ведущий Вот как? В самом деле просто? Это, вероятно, пишет - писатель? Или, допустим, человек, создавший некую литературную пародию - хоть на того же Пелевина? А то вот что-то ассоциации такие возникают - с ушедшим в монахи и проклявшим телесные грехи :гм, как бы поделикатнее:ну, скажем, с больным половой слабостью. Никоим образом не полагая подобные высказывания сколько-нибудь джентльменскими, однако, и не извиняюсь. Правила поведения заданы оппонентом.
Александр Аронов ("а свете есть одни поэты")
Постылый маленький чиновник,
Всех ваших сложностей виновник,
сидит препоны создает.
Затем, что лирика нагая,
Смиряясь и изнемогая,
Отверстых уст не достигая,
В немой душе его цветет.
Ведущий Если бы всегда так! Боюсь, бывает и более простое объяснение..
Басинский Дураков в России теперь мало, Пелевина внимательно прочитают Быков, емзер и Басинский , потому что им делать больше нечего и потому что они в свое время закончили филфак:
Ведущий Итак, заметим: критик утверждает, что прочел Пелевина внимательно! Просто в силу профессиональной необходимости. Ладно:Однако, попросим высказаться упомянутого коллегу и, возможно, единомышленника емзера. Ибо коллега Быков как раз придерживается мнения противоположного.
Андрей Немзер Редкостная стилистическая глухота Пелевина -- следствие унылого эгоцентризма, не позволяющего увидеть и расслышать что-либо его сознанию внеположное, заставляющего подменять русский язык -- эсперанто, мысль -- шаблонными парадоксами, характеры -- конструктами.
Писарев Пушкин до самого конца своей жизни не отделался вполне от старого и совершенно бессмысленного мифологического языка. Этот язык невыносим для тех писателей, которые чувствуют себе потребность высказывать обществу какие-нибудь определенные и ясно сознанные мысли. о для тех писателей, которые, подобно пушкинскому поэту, полны не мыслей, а только звуков и смятенья, мифологический язык составляет незаменимое сокровище, потому что разные Аполлон, Музы, Грации, Киприды, Парки дают таким писателям:полную возможность не высказывать в своих стихах ровно ничего, притворяясь в то же время, будто они высказывают чрезвычайно много.
Басинский :произведение, насыщенное неумными , а главное совершенно немотивированными гадостями про гражданскую войну и серебряный век.
Ведущий Вот вам и внимательное чтение: Характерно! Стоит только очередному уважаемому возмущенному критику завести речь об исторической канве романа, как всё немедленно и определенно встает на свои места: ни-че-го он не понял. То есть вот вообще ничего! ет, ну в самом-то деле, что это: где там в "Чапаеве и Пустоте" есть хоть слово "про гражданскую войну"?! Я лично не видел, хотя читал, думаю, все же внимательно - даже и не будучи ни емзером, ни Быковым, ни Басинским. Более того, автор романа четко и совершенно недвусмысленно дает понять, для чего и зачем используются реальные имена и кусок антуража. ет, не прочли! Что стоило им привязать эти имена не к истории (каковая, между прочим, практически белое пятно в этих самых делах - особенно относительно Чапаева), а прямо к фольклору - то бишь к анекдотам "про"? :
Ах, да, еще ведь "гадости про серебряный век":
Александр Блок Всё это определяет только этих людей, но не поэта; сущность поэзии, как и всякого искусства, неизменна; то или иное отношение людей к поэзии в конце концов безразлично.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Спасибо, господа. Я очень рад, что мы с вами увиделись, потому что судьба Вертинского, как никакая другая судьба, нам напоминает о невозможности и трагической ненужности отъезда. Может быть, это как раз самый горький урок, который он нам преподнес. Как мы знаем, Вертинский ненавидел советскую власть ровно до отъезда и после возвращения. Все остальное время он ее любил. Может быть, это оптимальный модус для поэта: жить здесь и все здесь ненавидеть. Это дает очень сильный лирический разрыв, лирическое напряжение…».
«Я никогда еще не приступал к предмету изложения с такой робостью, поскольку тема звучит уж очень кощунственно. Страхом любого исследователя именно перед кощунственностью формулировки можно объяснить ее сравнительную малоизученность. Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно…».
«Сегодняшняя наша ситуация довольно сложна: одна лекция о Пастернаке у нас уже была, и второй раз рассказывать про «Доктора…» – не то, чтобы мне было неинтересно, а, наверное, и вам не очень это нужно, поскольку многие лица в зале я узнаю. Следовательно, мы можем поговорить на выбор о нескольких вещах. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в непосредственном общении с текстами Пастернака и в писании книги о нем, и в рассказах о нем, и в преподавании его в школе, поэтому говорить-то я могу, в принципе, о любом его этапе, о любом его периоде – их было несколько и все они очень разные…».
«Ильф и Петров в последнее время ушли из активного читательского обихода, как мне кажется, по двум причинам. Первая – старшему поколению они известны наизусть, а книги, известные наизусть, мы перечитываем неохотно. По этой же причине мы редко перечитываем, например, «Евгения Онегина» во взрослом возрасте – и его содержание от нас совершенно ускользает, потому что понято оно может быть только людьми за двадцать, как и автор. Что касается Ильфа и Петрова, то перечитывать их под новым углом в постсоветской реальности бывает особенно полезно.