ЧУТЬЕ НА НЕИСПРАВНОСТИ. Введение
Союз Советских Социалистических республик. Год 1956-й. Двадцатый съезд. Первые глотки грядущей оттепели… 1957-й. Всемирный молодежный фестиваль в Москве. Живем! 1958-й, 59-й… 60-й! Через двадцать лет будем жить при коммунизме. Шестидесятые — годы, давшие имя не просто поколению — эпохе.
Конец пятидесятых — начало шестидесятых: время появления на свет «Страны багровых туч» и «Пути на Амальтею». Уже написаны «Полдень, XXII век» и «Стажеры». Родилось новое имя и — новое явление в русской литературе.
Коммунизм… В ментальности многих из нынешнего юного поколения — едва ли не синоним фашизма. Споров и эмоций вокруг этой темы — предостаточно. Но кто может сказать толком: что это такое — коммунизм? Отвлеченная идея теоретиков, опошленная и дискредитированная нашими «практиками» — да, банально. А если бы все было чисто, если бы не опошляли — реально хоть что-то за этим термином стоит? Кроме вот этого вот, заболтанного до потери всякого смысла: «От каждого по… — каждому по…»? Где бы на этот самый коммунизм глянуть хоть одним глазком? Может, в кино или в какой-нибудь книге?.. Но — чтобы был живой, а не схема и не антиутопия — то со снами Веры Павловны, то с тайной полицией за каждым углом…
Что ж, ОДНО такое место есть — где коммунизм получился живым. Именно книга. Точнее — книга и ее «ответвления». Тот самый мир, который мы уже традиционно называем словом «Полдень». Мир, вполне достоверный психологически, без деклараций типа «каждому, от каждого». Да, да, конечно же, авторам пришлось пойти на некоторое смещение ракурса. Но — не на ложь! Где-то там, за кадром Полудня, остались мещане, сперва отмеченные одним штрихом, представленные лишь Марией Сергеевной Юрковской. Позже будут и «Хищные вещи века», и «Гадкие лебеди», и другие — уже инопланетные — антиполуденные миры. А пока — лишь мир счастливо работающих людей, бесспорно лучший и правильнейший из миров. Мир, в котором МЫ хотели бы жить всегда. Мир Полудня. Мир Понедельника.
И вот надо было быть такими людьми, как АБС, обладать таким — воистину вселенским — запасом светлого оптимизма и веры в Человека, чтобы, живя ЭТОЙ жизнью и в ЭТОЙ стране, суметь (пусть недолго, но все же суметь) писать на такую тему убежденно и, главное, в самом деле правдиво. Создать не ходульный, не прозрачный, но живой и осязаемый коммунистический мир в те самые времена, когда одно упоминание о «коммунистическом обществе» у подавляющего большинства ЗДЕСЬ могло вызывать какие угодно чувства и ассоциации — но только не радость и не желание в нем жить… Мир Полудня был не идеальным — со своими задворками, где победила инстинктивная деятельность, со своими выбегаллами и камноедовыми, с мариями юрковскими… Но ведь то — в виде исключения! Общая же картина упорно оставалась позитивной. «Зло» противостояло Полудню отдельными резервациями, будь то феодально-фашистская планета Саула, курортный «город дураков» или едва заметные на общем светлом фоне вкрапления нищих духом — в международном городе-космопорте Мирза-Чарле или на астероиде Бамберга.
Светлый, «чисто полуденный» период в творчестве Стругацких недолог. Чуть позже они начинают строить свои миры иначе: помещать в резервации, за колючую проволоку само светлое будущее, ограждая его от мира настоящего. И тогда прием переворачивается с головы на ноги. Фантастичным становится лишь механизм локализации «щупалец будущего», а это требует на порядок меньших допущений. И именно этот период становится переходным от «фантастики как таковой», в которой мир все же сконструирован (будь то экстраполяция обычной партийно-социалистической штурмовщины на межпланетный уровень или проекция веселой шарашки энтузиастов-трудоголиков на целую планету), — к фантастическому реализму, где мир вполне обычен, за исключением малой, строго локализованной группы явлений — фантастического допущения. Эффект достигается несравненно больший, нежели при конструировании мира как целого, ибо мы, читатели, получаем возможность наблюдать пограничные эффекты при соприкосновении фантастического артефакта с привычной нам реальностью. Такая граница может быть обозначена колючей проволокой лепрозория, таможней на въезде в город дураков или кордоном, отделяющим Лес от Управления… В любом случае достигнута главная цель: настоящее входит в контакт с неизведанным. В одних книгах привычное помещается как бы на Землю, а новое локализуется где-то вне мира большинства («Понедельник начинается в субботу», «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан»), в других — в точности наоборот («Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров»).
Таким образом, видим три «типа» фантастических произведений АБС:
Тип первый. Чисто «полуденные». «Возвращение», «Далекая Радуга», «Малыш» — там нет пограничья, нет соприкосновения нового со старым (за исключением, конечно, внутреннего конфликта, в одном человеке).
Тип второй. Такие, где в знакомый нам, вчерашне-сегодняшний мир Земли (если в чем-то гротескно измененный, то не настолько, чтобы перестать быть узнаваемым) вторгается нечто извне или из будущего. «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Пикник на обочине», «За миллиард лет до конца света», «Гадкие лебеди».
