Что тебя ожидает после смерти - [9]

[15] и о бессмертии, которое следует автоматически. Цель и смысл воззвания Лазаря к земной жизни, это — доктрина, причём специфически христианская, Воскресения. И возвращение Лазаря сюда (в эту жизнь) нам представляется, с этого времени, как перспектива, открытая на Воскресение Того, кто должен был быть «Перворожденным из мертвых». "Бессмертные" мудрости языческой и естественной, души, выжившие так, что Бог не имел бы к этому никакого отношения, не имеют значения очевидно для Святого Духа: смерть, до Иисуса Христа, торжествовала. Самый первый, который её победил, которому она не смогла помешать все же жить, это — Иисус Христос. Мы все — Лазари: «Всякий, верующий в Меня, даже если он прошел через состояние смерти, будет жить!» (zêsetai, жизнью, которая даже не является здесь духовной или вечной, но физической, но более точно еще полной жизнью вообще, в противоположность физической смерти); «всякий живущий и верующий в Меня, не продолжит быть мертвым в грядущем веке», то есть в эре Мессии, окончательно торжествующем и царствующем.

Павел следовательно имеет в голове, когда он пишет к Коринфянам документ, который мы называем его Вторым Посланием (и которое является по меньшей мере Третьим), смерть, поскольку она затрагивает обещания, связанные с Парусией: «Тот, кто воскресил Господа Иисуса, и нас воскресит также с Иисусом» (II Кор 4:14). Понятно тогда, что он "не падает духом": в то время как в нем земной человек, несчастное резонерствующее двуногое животное, автоматически "бессмертное" согласно языческим философам, "истлевает", медленно умирает, живёт подтачиваемым не–бытием, которое ему присуще, с тех пор как Творец над ним сделал насилие, погрузив его в полное существование, "внутренний человек", напротив, тот, которого Петр квалифицирует как "тайного", «сокрытого в сердце», принимает жизнь и силу со дня на день (2 Кор 4:16). Павел из этого заключает, что по сравнению с этой земной жизнью, кратковременным, «легким испытанием», наша «славная вечность» представляется как бы безмерной и несравнимой (2 Кор 4:17). Какова эта «вечная слава»? Это уточняет Апостол, — та «грядущая слава, которая явится в нас»; с нею «нынешнее время, каким бы болезненным оно ни было, не выдерживает никакого сравнения» (Рим 8:18; см. Кол 1:27). Но здесь давайте вспомним очень точный смысл слова "вечный" в Новом Завете. Надо было бы перевести aïônios словом "вековой" — как aïôn словом век — помня, все‑таки, что концепция периода (относительно) "закрытого" в сто лет является довольно недавней, и, что термин éon указывает скорее на "эпоху", "цикл" — Индусы говорили бы о kalpa — то есть некое пневмато–физическое целое, "мир", если хотите. Но, в еврейском апокалипсисе, на что ссылается столь часто Господь наш в своих эсхатологических речах (см. Мф 24 и 25), эти два понятия более точны:

1) «Царство Мессии» или Malkoutha DiMeschicha, называемое также «будущий век Мессии», Alma deathé di Meschicha, который начинается с «дней Мессии» и достигает кульминации в «будущем веке», Athid Labho: это — царство Мессии, заканчивающееся мятежом языческих народов, но завершающееся триумфом Христа.

2) Тогда, проявится будущий мир, Olam habba, когда неожиданно явится для творения, «окончательное завершение последнего дня», Soph eqebh Yomaya.

Таким образом, вначале Парусия, Пришествие Мессии, затем болезненное уничтожение Его (Midrasch на Руфь, 2.14, Yalhouth[16] vol. II, fol. 75D), наконец Небесное Царство или Malkouth Schamayîm (называемое также Царство Небесного свода или Malkoutha di Reqiya, и, реже, Царство Божие, пример в Targoum на Michée, 4:7)[17]. Метафизический смысл aïônios, то есть "абсолютно вневременный", относительно недавний. В общем, прямое значение этого слова в Новом Завете таково: «который относится к будущему веку», к царству Мессии. В Рим 8:18 как и в 2 Кор 4:17, "слава" называется "вечной", потому что это — слава Мессии, который является триумфально: Никейский Символ нас предупреждает, что Он «придёт со славой»; а Апостол, что «мы явимся с Ним во славе» и что он «найдет свою славу (прославится) в Его святых» (Кол 3:4; 2 Фес 1:10).

IV. Ностальгический характер эсхатологии Ап. Павла

Таким образом, 2 Кор 4 и 5 можно понять полностью только, если положить в основание, как заднюю декорацию, эсхатологическое ожидание. Павел сравнивает настоящую жизнь, которая длится только какое‑то время, какой бы "видимой" она ни была в настоящее время, с Парусией, без сомнения "невидимой" сегодня, но насыщенной для нас надеждой, так как она должна торжественно открыть aïônia, "вековые" реальности (почти в смысле Carmen saeculare[18]), великолепие мессианского Царства, предваряющего Последний суд и «грядущий мир».

Ожидание того, что в нас проявится эта слава, и что со «Христом, жизнью нашей — без малейшего намека на автоматическое бессмертие души — мы явимся (phanerôthêsesthe, в 2–ом лице множественного числа; идет речь действительно о том, чтобы возблистать, о том, чтобы явиться в полной силе, об эпифании) во славе» (Кол 3:4), заставляет нас действительно, по нашей природе и несмотря на несоизмеримость «грядущей славы» (раввинский термин, обозначающий царство Мессии) в наших "нынешних страданиях", "стенать". Так же, как «вся тварь совокупно стенает, в горячем ожидании» этой Парусии, которая должна освободить человека в славе, когда он «откроется сыном Божиим», следовательно, что он увидит Бога царствующим над наконец покорившимися людьми (Рим 8:19; см. 1 Ин 3:2; Targoum на Michée, 4:7), таким же образом человек сам "стенает" (это один и тот же глагол в Рим 8:22 и 2 Кор 5:2: