Что такое руна? И другие эссе - [86]

2. История «Бранда»

Главным героем пьесы «Бранд» является протестантский пастор, чьи религиозные воззрения состоят почти полностью из крайнего морального фанатизма. Действие пьесы начинается высоко в горах, где Бранд следует в какое-то место — куда и зачем нам не говорят. С ним сталкивается крестьянин и предупреждает об опасном пути впереди:

Крестьянин: Но тут кругом подмёрзшие озёра, а с ними ведь беда!

Бранд: Мы перейдём их.

Крестьянин: Иль по воде пойдёшь? Уж больно много берёшь ты на себя; смотри — не сдержишь!

Бранд: Но кто-то доказал, что с верой можно и по морю, как посуху, пройти.

Крестьянин: Ну, мало ль что во время оно было! Попробуй в наше кто — пойдёт на дно.

Но Бранд игнорирует эти предостережения и двигается дальше. В конце концов, он встречается с молодой парой — Эйнаром и Агнес — которые влюблены и беззаботны. Эйнар взывает к Бранду, который наблюдает за ними свыше: «Сюда спуститесь, — вам я расскажу. Как всё чудесно Бог Господь устроил». Но далее Бранд раскрывает паре свою цель:

Бранд: Но я-то ведь на похороны еду.

Агнес: На похороны вы?

Эйнар: А кто же умер? Кого ты едешь хоронить?

Бранд: Да бога, которого своим ты называл.

Агнес (отшатываясь): Уйдём!..

Эйнар: Но Бранд?..

Бранд: Давно закутать в саван пора и схоронить открыто бога рабов земли и будничного дела! Давно пора понять вам, что успел он одряхлеть за сотню сотен лет.

Эйнар: Ты болен, Бранд.

Бранд: О, нет, здоров и свеж я, как сосны гор, как можжевельник дикий; но род людской — он в наше время

болен, нуждается в лечении. Вы все хотите лишь играть, шутить, смеяться. И верить, уповать, не рассуждая. Хотите бремя всех грехов и горя взвалить Тому на плечи, Кто явился, как вы слыхали, пострадать за вас. Венец терновый Он, Многострадальный, надел, и — можно вам пуститься в пляс! Пляшите, но куда — вопрос печальный — вас пляска заведёт в последний час?[212]

Мне сложно побороть желание цитировать этот чудесный текст. Бранд осуждает то, что называет «народным богом». «В теории стремитесь к совершенству, живёте ж по совсем иным заветам. И бог такой вам нужен, чтоб сквозь пальцы смотрел на вас». Далее следует описание Брандом его Бога, от которого, должен отметить, бегут мурашки по телу, когда его читает Макгуэн:

«Бог мой — Он — буря там, где ветер твой; неумолим, где твой лишь равнодушен, и милосерд, где твой лишь добродушен; Бог мой — Он юн; скорее Геркулес. Чем дряхлый дед. Бог мой — Он у Синая как гром гремел Израилю с небес, горел кустом терновым, не сгорая, пред Моисеем на горе Хорив, остановил бег солнца при Навине и чудеса творил бы и поныне, не будь весь род людской так туп, ленив!»

Хотя, бесспорно, это пьеса о христианстве (и разных его интерпретациях), на более фундаментальном уровне она об отчуждении одного человека от того, что он считает упадочным, павшим обществом. С одной стороны, Бранд вполне прав в обвинениях порока и лицемерия, которое он видит вокруг. Но свои собственные моральные стандарты он ставит столь невообразимо высоко, что никто не может избежать порицания. И он не делает скидки на человеческие слабости.

Агнес уходит от Эйнара к Бранду (ошеломлённая услышанным от него, она говорит Эйнару: «Когда он говорил, то... словно вырос!») Некоторое время, однако, Бранд не имеет никаких привязок. «Прочь же отсюда скорее, — рыцарю Господа нужен простор!». Но где ему будет достаточно простора? И что за борьбу он ведёт? В конце концов, он понимает, что основное поле битвы находится внутри его души: «Вглубь и вовнутрь! О, я понял теперь, это — путь верный, единый! Наша душа, наше сердце — тот мир, только что созданный, новый, где нам жизнь в Боге вести предстоит».

И этот идеал он настоятельно советует другим: своего рода полное обезличивание, когда человек становится попросту пустой скрижалью, на которой Бог может написать свой закон. Когда мать Бранда лежит при смерти и зовёт его, он отказывается идти к ней, пока она не откажется от своего значительного состояния, которым она греховно гордится. Она отправляет сообщение Бранду, что она откажется от половины. Однако он всё равно отказывается придти. Приходит второе сообщение: она откажется от девяти десятин. Опять же, он остаётся недвижен. И когда она умирает, Бранд не выказывает раскаяния.

Он требует от себя и других буквально «всё иль ничего»: «Я строг, суров в своих стремленьях к цели; мой лозунг — всё иль ничего. И если ты ослабеешь на пути, отстанешь — ты даром лишь загубишь жизнь свою! Уступок никаких, ни послаблений, ни снисхождения к греху не жди...» Местный доктор говорит ему: «Ни огненной генною, ни сказкой ребяческой о похищеньи душ Диаво- лом уж нас не запугаешь; гуманность — вот он, главный наш завет». Но Бранд этим не обладает. Он говорит Агнес: «Когда ж в такой борьбе одержит воля победу полную — и для любви очищен путь: к нам белою голубкой слетит и ветвь оливы принесет. А к роду вялому, тупому лучшей любви, чем ненависть, и быть не может».

Признаюсь, часть меня крепко отождествляет себя с Брандом. Я имею ввиду его абсолютную чистоту, которую многие бы назвали «фанатизмом». Если не брать во внимание приверженность Бранда христианству, держу пари, большинство моих читателей также могут отождествлять себя с Брандом, так как мы столкнулись даже с ещё более упадочной культурой. Мы можем одобрить радикальное осуждение Брандом... всего. Мы также разделяем его непримиримость — и его изоляцию. Для нас, приспособиться к этому времени значит умереть. Однако нам следует задуматься над мудростью, что закючена в следующем диалоге: