Что такое популизм? - [32]

Собравшись здесь в годовщину рождения нации, исполненные духа великого полководца и вождя, который подарил нам независимость, мы хотим вернуть власть в Республике «простым людям», создавшим эту страну. Наши цели тождественны целям Конституции: поддерживать единство, установить справедливость, обеспечить внутреннюю безопасность, крепить внешнюю оборону, заботиться об общем благе и сохранить дар свободы для нас и наших потомков.

Популисты отстаивали демократические реформы, такие как прямые выборы сенаторов и тайное голосование, – и они выступали за прогрессивное налогообложение и за расширение того, что мы сейчас назвали бы государственным регулированием. Но все это они делали, ссылаясь на «простых людей». Если бы их идеал «кооперативного содружества» был воплощен в жизнь, то, вероятно, могло бы выйти что-то вроде того, что получило название «социал-демократии»[142]. В программе, принятой в Омахе, четко видно, что ее авторы питают уважение к Конституции, хотя в американском контексте (в отличие от контекста европейского) антиконституционализм вряд ли может служить релевантным критерием для идентификации популистов в том смысле, в каком они определяются в этой книге. Ведь Конституция всегда была в почете практически у всех.

Американские популисты редко заявляли о себе как о народе – хотя в той степени, в какой они сплотили мужчин и женщин, белых и черных, это не удалось сделать тогда ни одной из ведущих партий. Они добились бы гораздо большего успеха, если бы не подверглись яростной атаке, особенно со стороны демократов из южных штатов: фальсификации на выборах и подкупы, а также насилие были обычным явлением. Если бы демократы и республиканцы не присвоили себе их требования; если бы они не совершили ряд стратегических и тактических ошибок (по поводу которых историки продолжают ожесточенно спорить до сих пор); если бы Уильям Дженнингс Брайан, «Великий простолюдин», представитель популистского крыла Демократической партии, выиграл выборы 1896 г. – политическая история США могла бы пойти совсем по-другому[143]. И все-таки популистское движение не осталось без последствий. В конце 1890-х некоторые популисты вступили в Социалистическую партию; некоторые из основных требований популистов были реализованы в эру прогрессивизма; и, как отмечал К. Ванн Вудворд, жестко критикуя неверную трактовку популизма либералами времен холодной войны в 1950-х, «Новый курс» 1930-х тоже можно назвать разновидностью «неопопулизма»[144].

Все это не значит, что в истории Америки XX в. не было примеров популизма в моем смысле этого слова: среди очевидных «кандидатов» – маккартизм, а также Джордж Уоллес и его сторонники. Джимми Картер сам называл себя популистом, но, конечно же, он подразумевал популистов конца XIX в. (а также «популистские» объединения протестантов-евангелистов и сельско-республиканское – одним словом, джефферсоновское – понимание демократии). В каком-то смысле путь ему проложил Уоллес: стало возможным рассматривать губернатора-южанина в качестве источника нравственного возрождения Соединенных Штатов. (Спустя почти два десятилетия подобные ассоциации все еще отлично работали для Билла Клинтона.)

С появлением «Чайной партии» и оглушительным успехом Дональда Трампа в 2015–2016 гг. популизм в том смысле, в каком он рассматривается в этой книге, приобрел в американской политике действительно огромное значение. Очевидно, что «гнев» сыграл тут свою роль, но, как уже говорилось выше, «гнев» сам по себе ничего не объясняет. Причины этого гнева как-то связаны с тем, что изменения, происходящие в культуре страны, вызывают резкое отторжение у определенного процента американских граждан[145]: растущее влияние социально-сексуальных либеральных ценностей (однополые браки и т. п.) и опасения, что США становятся страной с «меньшинством в большинстве» и традиционный образ «настоящего народа» – т. е. белых протестантов – постепенно исчезает из социальной реальности. В дополнение к культурным есть еще и весьма существенные материальные проблемы; есть острое ощущение того, что экономические интересы значительной части американцев совершенно не представлены в Вашингтоне, – и это впечатление действительно в высшей степени подтверждается объективными социологическими научными данными[146].

Как утверждает Ханспетер Кризи, за последние десятилетия в западных странах возникли новые рубежи конфликта: политологи их называют «расколом» между теми гражданами, которые стремятся к открытости, и теми, кто предпочитает закрытость[147]. Этот конфликт может разыгрываться главным образом на экономическом уровне, а может перерастать в проблему преимущественно культурную. Популисты процветают там, где преобладает политика идентичности. Проблема заключается не в экономике, которая все меньше согласуется с самооправданием капитализма с точки зрения благотворных для всех конкуренции и героического предпринимательства. (Даже «The Economist», совсем не марксистское издание, начинает критиковать власть монополий в США.) Вместо этого проблемой объявляется то, что мексиканцы крадут рабочие места (а также, по-видимому, делают и другие нехорошие вещи). Но не стоит думать, будто все проблемы идентичности можно с легкостью переформулировать как проблемы экономического порядка; к индивидуальным ценностным убеждениям нужно относиться со всей серьезностью. Необходимо, однако, помнить одно важное различие между культурными и экономическими переменами: первые, как правило, не затрагивают напрямую большое число людей. Людям может не нравиться путь развития страны, но кого, кроме свадебных фотографов с очень традиционными представлениями о браке, всерьез касается в повседневной жизни легализация однополых браков? Соединенные Штаты не впервые в своей истории создают более инклюзивное, толерантное и великодушное представление об американском народе, несмотря на возражения небольшой, но решительно настроенной группы избирателей. К сожалению, куда меньше перспектив у мужского населения с образованием не выше среднего и навыками, которые попросту не востребованы в современной американской экономике.