Что такое Аргентина, или Логика абсурда - [57]

Моя первичная эйфория и умиление политической активностью аргентинцев сменилась раздражением. Идиллия всеобщей любви и братства, покорившая меня в Буэнос-Айресе с момента первых приездов, таяла, проваливаясь в бездну «социальной пропасти», – официальный термин «политический раскол» появился в печати приблизительно с 2014 года или чуть раньше, когда общество резко и достаточно враждебно разделилось на сторонников правительства с его политическим «национально-популярным» проектом и противников этого курса: первых называли «К» по первой букве президентской фамилии, а не согласных с правительством – «анти-К». Ну и уж совсем по-детски (а аргентинцы и есть большие дети), «кирчнеристов» (коротко «К») называли «пингвинами», по внешнему сходству президента с этими милыми животными, живущими на юге Аргентины, откуда Нестор Кирчнер был родом, а оппозиционеров «анти-К» прозвали «гориллами» – от закрепившегося еще с пятидесятых годов прозвища для антиперонистов[16], которых карикатурно изображали бьющей себя в грудь большой обезьяной.

Раньше аргентинцы поражали меня дружелюбием, спокойствием и философским восприятием всех невзгод жизни, будь то засуха, наводнение или инфляция. Целая нация жила сегодняшним днем, применяя модный на западе тезис «здесь и сейчас» буквально, возводя его в прямое руководство жизнью: отправлялись в отпуск, поскольку лето происходило «сейчас», а по неоплаченным счетам за свет и газ можно будет расплатиться когда-нибудь потом, – не сейчас же, в самом деле, когда светит солнце и когда «здесь» не может быть никак иначе, как на пляже. Однако в последние годы ситуация начала меняться, о чем давно уже спела легендарная фольклорная певица Аргентины Мерседес Соса в своей песне-гимне «Все меняется» (которую в последнее время стали практически ежедневно передавать по радио). Аргентинское общество, что так радовало меня отсутствием расовых и социальных распрей, явно ощутимых в США и Европе, разделилось на два социальных лагеря, две политизированные оппозиции. Хотя, возможно, такое впечатление складывается только по приезде, пока кажется, что все эти детские обзывалки в «пингвинов К» и «горилл анти-К» всего лишь какая-то забавная игра. Затем, уже втянувшись в нее, ощутив на себе последствия раскола, усугубленного появлением социальных сетей, становится все труднее соблюдать нейтралитет: латинский взрывной темперамент не сгладить любезной политкорректностью. Во многих семьях разговоры о политике подверглись строго табуированному запрету после неоднократных стычек, особенно подогретых алкоголем во время воскресной жарки мяса. И хотя сам процесс готовки и затем поедания мяса не был подвластен никаким обстоятельствам извне, как и воскресное посещение церкви глубоко верующими людьми во всем мире, темы разговоров после введения запрета ограничивались футболом и погодой. Сильно удручало то, что появилось немало семей, где члены клана переставали общаться и разговаривать вообще, что для Аргентины, с ее сугубо семейно-ориентированным обществом, было и грустно, и абсурдно, и опасно. То же происходило со старыми, подчас закадычными друзьями, неразлучными со школьной скамьи, которые удаляли друг друга из друзей в социальных сетях, стирали номер представителя противной идеологии из телефонов и из всей своей жизни. Кристина Кирчнер, сменившая на президентском посту своего супруга Нестора Кирчнера в 2007 году и остававшаяся у власти восемь лет, добилась этого старым и проверенным методом «разделяй и властвуй», посеяв раздор и ненависть в дружелюбных и жизнерадостных аргентинских людях, из-за которых я и осталось так надолго в их стране, полагая, что эта национальная черта неподвластна изменениям с ходом времени. Но наш сумбурный век скуп на гарантии, ее сейчас не получишь и в банке, что уж тут говорить об экономике и политическом климате целой страны? Двадцать первый век набирал обороты; менялся мир на всех континентах, менялась и Республика Аргентина. Представители Международного валютного фонда были изгнаны из страны, а взамен создан местный орган, выдававший фальсифицированную статистику, по которой выходило, что рост производства и валового дохода набирал все большие обороты, инфляции не существовало, так же как и прослойки населения, находившейся за пределами черты бедности. В реальной жизни происходило все наоборот. (Про «наоборот» я уже писала не раз, но без этого слова не обойтись, говоря об Аргентине, и я к нему буду не раз возвращаться.)

Свободный обмен валют был запрещен, продать и купить доллары и евро можно было на черном рынке или представив все налоговые декларации и обосновав покупку задекларированными доходами. Существовали два курса доллара: официальный, около восьми песо за доллар, и плавающий курс черного рынка, превышающий официальный в два раза. Это было, безусловно, на руку как правительству, которое осуществляло все операции внешней торговли по официальному курсу, а потом конвертировало доходы с них на черном рынке, так и близко-расположенным к нему бизнес-кругам. В этой обстановке самым выгодным и не сильно обременительным бизнесом был обмен валют, и в микроцентре города процветали «пещеры» – пункты обмена, где всегда можно было купить и продать долар, евро и бразильские реалы по черному курсу без документов, которые требовали банки. В отличие от СССР, Аргентина не ограничилась официальным и «черным» курсами доллара. Помимо них существовали «синий», «туристический» и «курс кредитной карты», которые являлись вариациями всей этой безумной финансовой политики. Так, аргентинец, отправляющийся за границу на отдых или в командировку, мог купить товары, расплатившись кредитной картой по курсу выше официального, но намного ниже черного. Впоследствии к этому добавились обязательные 35 процентов, которые взимали налоговые органы на все покупки за пределами Аргентины. «Синий» курс был в реальной жизни официальной интерпретацией «черного», хотя и отличался от него. Разобраться во всей этой цветовой гамме было не просто, но зато держало в тонусе аргентинские мозги и способствовало креативному подходу к макро- и микроэкономике. Наиболее предприимчивые рядовые граждане тоже крутили педали финансового велосипеда, который набирал обороты, катясь вместе со всей страной по наклонной плоскости вниз с большой скоростью.