Что посеешь - [27]

— Да что вы хотите от меня? — чуть не плача, взмолился Петр. — Да пропади они пропадом, эти… — он вскочил с дивана, подбежал к столу, схватил несколько своих жалких изделий, смял их и выбросил в форточку.

— Ты что, барбос, делаешь?! — удивился Варенцов.

Он схватил Петра за плечи и силой усадил на диван. И вдруг сам как-то сразу обмяк, лицо стало спокойным и грустным. Он сел рядом с Петром и обнял его.

— Не знаю, не знаю, выйдет ли из тебя художник, — задумчиво сказал он. — За одно хватаешься, за другое… Увидел тогда мою работу — и свои фигурки тогда на свет божий вытащил. А так ведь и не вспомнил бы. Верно?

Петр вздохнул. Чего уж там. Все так.

— Может, ты думаешь, что труд мой легок? Одни победы? Как бы не так! Ни сна, ни покоя. Это тебе не у станочка современного стоять: нажал кнопку, и пошла машина…

И тут Петр Батурин разозлился.

— Это вы зря! — сердито сказал он. — Вы когда-нибудь «у станочка» стояли? У меня батя всю жизнь стоит и его… его… профессором называют. «Нажал кнопку»… Ого! Там столько знать надо! А вы…

Варенцов удивленно посмотрел на него.

— Это-то ты мо-ло-дец, — с расстановкой сказал он и даже языком прищелкнул. — Эт-то мне нравится.

В дверь заглянула Наташа.

— Идите-ка, идите сюда, — позвал ее скульптор.

— Этот парень не так уж плох, — сказал он. — Пожалуй, толк из него будет. Если, конечно, нос не задерет, — он слегка потянул Батурина за нос и скомандовал: — А теперь — до свиданья! Я еще поработать хочу. Но вообще-то, милости просим. Всегда.

…А вечером в доме у Батуриных разразился грандиозный шум и крик. И начал его сам Петр.

— Ты зачем Римме Васильевне мои штуки отдала? — строго спросил он Марию Ивановну.

— Какие штуки, Петь? — растерялась она.

— Ну, эти… из пластилина, будто не понимаешь?! — чересчур громко сказал Петр.

— Да я… я думала… — виновато сказала Мария Ивановна.

И тут Петр разбушевался.

— «Думала, думала»! Все вы за меня думаете! А я что, маленький?! Да? Я тебя просил за меня думать?! Да?

— Ты чего на мать кричишь? — строго спросил, появившись на кухне, Степан Александрович.

— А что она?! Я как дурак там стоял… Не хочу я быть знаменитым! Понятно?

Мария Ивановна потерянно молчала.

— Цыц! — резко сказал Степан Александрович. — Не ори! Сдурел? Что с ним, Маша?

Мария Ивановна только руками развела.

— Теперь «что с ним»? Да? — бушевал Петр. — Все тайны какие-то, всё секреты! Почему не сказал, что мотор достанешь? А теперь меня дураком выставили!

Отец покраснел и хлопнул рукой по столу.

— Ну, хватит! — крикнул он. — Разошелся! Да как ты смеешь так с родителями разговаривать?! Еще в шестом, в шесто-о-ом еще учишься…

— Не еще в шестом, а уже в шестом!

— Пойди, Петенька, ляг, отдохни, — сказала Мария Ивановна. — Время уже позднее.

— А ну вас! — всхлипнув, сказал Петр, пошатываясь пошел из кухни и улегся спать.

Но сон долго не шел, в голову лезли разные странные мысли. Ну, например, такая: назло всем он вообще не будет учиться, а уйдет на остров, построит себе там хижину и будет жить, как Робинзон Крузо. Или еще, наоборот, — станет учиться как зверь, заткнет за пояс самого Витю Пискарева и сдаст экзамены на все пятерки с плюсом, и представители самых разных научных институтов будут прямо драться из-за него: «Пожалуйста, к нам!» — «Нет! Просим к нам! Мы первые!» А потом он сделает самое величайшее открытие современности и героически погибнет — такой молодой и красивый. «Ах, как мы его недооценивали!» — скажут тогда все и горько зарыдают от стыда и сожаления. А Наташа…

Потом, к его чести, он подумал, что орал-то он, в общем, зря — ведь ничего плохого родители ему не хотели. И совесть начала мучать мужественного Петра Батурина. Он кряхтел и сопел и ворочался на своем диване. «Да не вертись ты! Спи! — сказал диван почему-то отцовским голосом. — Утро вечера мудренее».

«И верно», — подумал Петр и заснул. Но, видно, что-то грызло его и во сне, потому что проснулся он необыкновенно рано. Проснулся, потянулся и сразу вспомнил о вчерашнем. А вспомнив, почесал затылок: ничего не попишешь — перед родителями надо извиниться.

«Вот и денься куда-нибудь от этих взрослых! Только носом и тыкают. Иногда, правда, правильно». Он стал думать о профессоре, о Варенцове и об отце. Интересно, ведь чем-то они похожи друг на друга.

«Ладно уж, извинюсь», — опять подумал он.

Из кухни донеслись громкие голоса родителей. «Эге, — удивился Петр, — с чего они-то в такую рань поднялись?» Он прислушался: судя по всему, разговор на кухне шел весьма крупный.

Петр вылез из-под одеяла, на цыпочках подошел к двери и слегка приоткрыл ее. Точно! Отец и мать ссорились!

— А я тебе говорю, — гремел Степан Александрович, — все ты и эта твоя Аристарховна! Дурите головы мальчишкам!

— А тебе на него совсем наплевать! — решительно возражала Мария Ивановна. — Пусть олухом вырастет? Да?

Петр осторожно прикрыл дверь и опять залез под одеяло. Сна уже ни в одном глазу не было.

Сильно хлопнула входная дверь — как выстрелила. «Ну и ну! Заварил я кашу, — сокрушался Петр и опять вылез из-под одеяла. — Надо расхлебывать».

И он в одних трусах выскочил на кухню. Отца уже не было.

Мария Ивановна стояла около раковины и выливала в нее… рыбий жир. Витаминизированный!