Что мое, что твое - [13]

По дороге они попали в пробку. Инес опустила окно, чтобы покурить, и предложила Ноэль сигарету.

Ноэль покачала головой.

— Я бросила, забыла?

— Да, но ты ведь не беременна. Да ладно тебе. Я же видела, как ты хлестала вино за обедом. Сколько ты уже пытаешься забеременеть?

— Не помню. — Ноэль уставилась на дорогу.

— В этом нет ничего постыдного, Нелл. Поэтому ты перестала заходить? Чтобы не обсуждать эту тему?

— Не в этом дело. Просто я теперь далеко.

Какое-то время они сидели молча под гудки машин и шум моторов.

— Так легко ты не отделаешься. Неправильно это — так исчезать. — Инес повернулась к ней всем телом, уперев лоб в ладонь и закусив губу.

— Ты вообще заходила в «Электрик хаус» с тех пор? Они только что поставили «Орландо». В ролях только женщины, в том числе квир, костюмы прекрасные — несколько спектаклей полностью распродали.

— Я переросла это место, Инес. Ты же знаешь.

— И прямиком вросла в Золотую Лощину?

Ноэль нажала на тормоза жестче, чем надо.

— Я знаю, вы считаете, что это падение — повторять все, что делали наши матери, когда я вольна делать что угодно.

— Говори за себя, — вставила Инес. — Моя мама всю жизнь работала.

Ноэль не видела смысла защищать Лэйси-Мэй. Та тоже работала, но не гордилась этим. Она жила так, как будто все в жизни ей навязали. Этого Ноэль не собиралась повторять.

— Я хочу ребенка. Что в этом плохого? Разве суть феминизма не в том, чтобы решать, чего ты хочешь?

— Не совсем.

— Ты бы тоже могла меня иногда навещать. Или Атланта — пуп земли?

— Мне сама идея пригорода отвратительна. А беременность… — Инес передернуло. — Мне всегда казалось, что кормить грудью — это как… стать дойной коровой. И что такого особенного в этом материнстве? У меня есть все, что мне нужно.

— Я хочу испытать материнство, хочу им заниматься. Не могу объяснить.

— Заниматься материнством? Так теперь говорят?

— Если не говорят, то должны бы.

— А Нельсон? Он тоже помешался на занимательном отцовстве?

— Оставь его в покое.

— Это почему?

— Если мне придется выбирать между мужем и тобой, я знаю, кого выберу.

Наступило неловкое молчание. У Ноэль мучительно застучало в висках. Она стала нервно постукивать по рулю кулаком. Инес схватила ее руку и поцеловала костяшки.

— Прости, — сказала она. — Но я тоже в ярости.

— Потому что я переехала?

— Потому что ты забыла меня и себя.

Ноэль не знала, как ей ответить. Инес говорила так, как будто эту «себя» нельзя изменить, как будто бы «я» — константа. Но «я» Ноэль ничего не утратит из-за ее выбора. Стать матерью значит преумножиться.

Саттоны жили на холме. Примыкавший к их дому гараж был размером с дом, в котором Ноэль выросла. Огромная магнолия вся в цветах на лужайке, гирлянды на крыльце, ставни распахнуты. Разносить закуски Саттоны наняли несколько человек. Ноэль с облегчением вздохнула, увидев, что это белые студенты в дешевых жилетах. Когда они поднимались к дому, Инес взяла ее под руку, и Ноэль решила, что она почти прощена.

В прихожей Ноэль быстро оглядела себя и Инес в отражении в большом зеркале. Рядом с Инес она казалась не такой живой, не такой молодой. У Инес было крепкое тело, а у нее — мягкое. Такая бледная, высокая, с растрепанными волосами. Зеленое платье, которое она считала довольно милым, теперь казалось безвкусным. Инес была в облегающем платье винного цвета, подчеркивающим талию, и как всегда в поблескивающих украшениях.

— Ты такая красивая, — сказала Инес, будто читая ее мысли.

— Кто бы говорил.

Они повернули в гостиную, рука об руку, и все стали здороваться. Как Ноэль и ожидала, пожимая ей руку, все спрашивали про Нельсона, но Инес ее спасла. Она очаровала всех своей богемной жизнью, и все пялились на нее, раскрыв рот. Танцовщица! Из города! Одинокая! Такая красивая! И, хотя они никогда не произнесли бы этого вслух, — черная! Ее жизнь была для них загадкой, и Инес не пыталась эту загадочность преуменьшать. При первой возможности они потихоньку сбежали, прихватив с ближайшего подноса бурбон и лимонад.

— Они такие старперы, — прошептала Инес. — Моя бабушка и то не так удивляется моей жизни.

— Добро пожаловать на золотую милю, детка, — сказала Ноэль, и они засмеялись.

Они пробрались на кухню, где на столах были разложены брускетты, оливки, пахучие сыры, мисочки с тапенадой и маслом, подносы с разными кишами, греческий пирог на серебряном блюде.

— Всегда так с белыми в этой стране, — сказала Инес. — Вечно хотят быть откуда-нибудь еще.

— Только не в Северной Каролине, — сказала Ноэль. Ей представился стол с сырным соусом, мармеладом из перца чили, крекерами и фаршированными яйцами.

Положив себе еды, они пошли искать, где бы сесть, где уединиться, чтобы поесть и выпить по второму стакану, но Саттоны их обнаружили, а с ними и Радлеры.

Джон Саттон, нарочито молчаливый, с волосами до плеч, слишком длинными для врача, больше слушал, чем говорил. По нему трудно было сказать, кто он, во что верит. Нельсону он не нравился — как не нравился любой белый, который не раскрывал карты сразу. Его рыжую жену Аву — приветливую, с безупречными манерами — тоже было не раскусить. Обе их дочки играли в лакросс. Радлеры были из Северной Каролины, и Ноэль чувствовала с ними связь, хотя они жили не в самом Райли, а на ферме в доме с витражными окнами, курами и сворой овчарок. Брент продавал какие-то компьютерные программы; Хелен сидела дома с близнецами. Богатое наследство — единственное объяснение, сказал как-то Нельсон. А потом поднял брови и добавил: «Откуда, по-твоему, у белых такие дома в Северной Каролине?» Зато Радлеры волонтерствовали в «Клубе мальчиков и девочек»