Что гложет Гилберта Грейпа? - [96]

Эми выносит мешок с подарками, и Арни возомнил, что все они — для него одного. Она объясняет: свои подарки он уже открыл, а эти — для его уважаемых гостей.

Пару дней назад мы упаковали шоколадные батончики, леденцы и пластиковые игрушки для вручения деткам. По словам Эми, это признак вежливости, простой знак внимания. Чтобы гости не чувствовали себя обделенными.

Арни снова протестует, Эми перечисляет все его подарки, и он начинает вспоминать. Похоже, на время успокаивается.

Сегодня утром Арни распаковал подарки от родных. Конечно же, первым оказался подарок Ларри: в общей сложности семнадцать коробок. Это была гигантская игрушечная железная дорога, и в каждой коробке находились либо рельсы, либо вагончик, либо что-то еще. Сборка происходила в подвале, и к приходу гостей Арни уже стал изнывать. Дженис подарила сертификат на полет в любую точку Северной Америки, причем на два лица. Эллен уже начала интриговать, чтобы сопровождение доверили именно ей. Эми сшила ему новую пижаму, а я подарил копилку и восемнадцать серебряных долларов[12]. Мама, по ее личному мнению, подарила Арни жизнь и сказала Эми: «Чего уж больше? Право, не знаю». В придачу она его обняла и поцеловала.

Дети развернули свои подарки, слопали шоколад и вконец раздухарились.

— У меня идеи закончились, — сообщаю я Эми.

Внезапно Дженис вскидывает руки и подпрыгивает:

— Кто хочет полетать на самолете?

Гости наперебой кричат: «Да», «Ура» и «Я, я, я!».

Нам с Эми поручают вынести скамейки и стулья. Эллен и Дженис рассаживают деток рядами. Арни занимает место пилота. Остальные сидят на своих местах и машут родителям, пока Дженис проводит предполетный инструктаж, а Эллен — соответствующую демонстрацию.

— Здорово, да? — раз за разом повторяет Эми.

Я окидываю взглядом задний двор: взрослые наблюдают за игрой, повсюду грязные тарелки и оберточная бумага; сидящие рядами дебилоиды изображают авиарейс, мать следит из дома, прижавшись носом к окну, а у меня нет слов.

— Здорово, да? — гнет свое Эми.

— Мм… Да, еще как.

55

Сейчас четверть пятого; даунов осталось всего трое. Эми хлопочет на кухне. Ларри с Дженис ушли потрепаться на веранду. Эллен мечется с фотокамерой — увековечивает торжество. Снимает всех, кто оказался слева от меня, потом тех, кто оказался справа. А меня — ни разу. Я помалкиваю: делаю вид, что мне по барабану.

Захожу в ванную нижнего этажа и роюсь в аптечке: ищу пластырь. Нахожу заветную коробочку, выбираю нужный размер. Сонни, самый великовозрастный дебилоид, упал на асфальт и оцарапал костяшку пальца; меня призвали для оказания первой помощи.

Только я закончил манипуляции с пластырем, как Эми говорит:

— Слушай, дети почему-то раньше времени ушли.

— Ага, — говорю.

— Но праздник ведь неплохой был, верно?

Завожу длинную тираду — или как там это называется — про невероятный успех праздника и про большую, просто огромную радость, доставленную деткам. А если они разошлись на час раньше, чем планировалось, то вовсе не потому, что им было скучно.

— Эми, — говорю, — детки получили слишком много удовольствий. Они чуть не лопнули. Вот и поспешили разойтись по домам, чтобы окунуться в свое убогое существование. Избыток удовольствий — это болезненно.

Я, конечно, не великий знаток избыточных удовольствий.

Оставшаяся троица вопит: «Гилберт, Гилберт», волей-неволей иду к ним. У меня разработана блестящая схема: чтобы попрыгать на батуте, мы занимаем очередь. Один подход дает право на пятнадцать прыжков, а потом будь любезен уступить место следующему. Мой авторитет непререкаем: я среди них единственный, кто умеет считать.

— Гилберт, Эми зовет тебя на кухню. — Это сообщение передает мне Эллен, не выпуская из рук фотоаппарат.

Едва удержался, чтобы не попросить: «Щелкни меня тоже». Но вместо этого объявляю деткам перерыв.

Через дверь черного хода сломя голову бегу на кухню, потому что дауны подгоняют меня дружным трио: «Давай скорей, давай скорей».

— Как батут-то пригодился, — говорю я Эми, а сам еле перевожу дух, чувствую, что нос и шея обгорели на солнцепеке.

— Я рада. — Эми уже складывает использованную пластиковую посуду в мешки для мусора. — Гилберт. Мужайся.

— Говори, я готов. — Шутки ради вцепляюсь в оранжевую столешницу.

— Я серьезно. Должна тебе кое-что сообщить.

— Ты будешь говорить или нет?

— Буду. — Эми напустила на себя суровый вид.

— Кто-то умер?

— Нет. Гилберт?

Призрачная затяжная пауза начинает меня тревожить. До белизны пальцев впиваюсь в края столешницы.

— Этого хочет Арни, сегодня его день, и мы должны уступать, так что ужинать мы пойдем… все вместе… а потому твое присутствие необходимо и желательно, спасибо тебе, любимый брат. — И порывается чмокнуть меня в щеку.

— Нет, — говорю я. — Никогда.

Из гостиной меня окликает мама: она уже некоторое время обсуждает с матерью Сонни какие-то проблемы — из тех, что волнуют мать каждого дебилоида. Мне она кричит:

— Выслушай матушку Сонни.

Матушка Сонни просовывает голову в кухонную дверь; зубные протезы у нее держатся плоховато, поэтому она ограничивается простейшими фразами:

— Мы с Сонни ходили в «Барн». Вчера. На бранч.

На бранч? Да она издевается.