Что гложет Гилберта Грейпа? - [17]

У меня в комнате часов нет, и точное время назвать затруднительно. Но сейчас, по всей вероятности, половина ночи уже миновала. От солнечных ожогов у меня пересохли руки и лицо. Кровать мне коротка, ноги свешиваются. Лежу в трусах поверх одеяла. Ночь выдалась жаркая, сухая. В наши дни фермеры очень тревожатся насчет погоды. Дождей не было уже с месяц. Мой босс мистер Лэмсон убежден, что это мы сами сотворили с нашей планетой. Говорит, что всему виной выхлопные газы, кондиционеры воздуха и вырубка тропических лесов.

Мне часто приходит в голову, что наш отец потому наложил на себя руки, что не видел будущего. Хотя говорят, он был большим оптимистом, всех поддерживал, хвалил, ободрял добрым словом. Когда он повесился, мне было семь лет, я почти ничего не запомнил, а что запомнил, то сумел забыть.

По рассказам Эми, он всегда улыбался, даже под вечер самого долгого, самого тяжелого дня.

Когда он повесился в подвале, для нашего городка это стало трагедией такого же масштаба, как гибель президента Кеннеди. Так мне Эми однажды сказала.

За последние две недели как минимум пять человек обратились ко мне «Ал». Я всегда поправляю: дескать, меня зовут не Аль-берт, а Гил-берт Грейп, но люди верят в то, во что им хочется верить. Таращатся на меня, глазеют как на чудо генетики. А мне так и хочется закричать: «Допустим, сходство между нами есть, но я же не перерождаюсь в него».

Все оставшиеся от отца фотографии хранятся в обувной коробке у Эми под кроватью. А обувная коробка забаррикадирована целой библиотекой литературы про Элвиса и всякими сувенирами, связанными с Элвисом. То есть подборка отцовских фотографий скрыта от глаз как жуткая тайна.

Внизу мама переключает каналы. Она любит врубать телевизор на полную громкость, причем в любое время дня и ночи. Кто может, тот приспосабливается, кто не может — пусть терпит.

Спускаю ноги на пол. Ни постеров, ни репродукций у меня нет. Мне по душе голые стены. Выглядываю в окно, проверяю, есть ли в небе Луна, но сегодня она куда-то делась.

Наконец-то я погрузился в дремоту и вижу сон.

Арни ведет меня в ресторан. Я замечаю, что он выше меня ростом и вполне уверен в себе. Говорю ему: «Арни, ты же даун», а он: «Да я поумнее Эйнштейна буду». Расплывается в улыбке, а зубы у него идеально ровные, белоснежные. Спрашиваю: «Что вообще происходит?» — а он говорит: «Гилберт, вот тебе гамбургер. Ешь. Он свежий. Мама его кушала. И до того вкусно было, что она даже заплакала. И все наши точно так же… гляди». Я озираюсь и вижу, что за длинным столом сидит вся моя родня. Все мне машут, вытирая подбородки от соуса. И все без исключения — в слезах. «Но я, — отнекиваюсь, — совсем не голоден». — «Кушай гамбургер. Тебе полезно» — и не дает мне отдернуть руки. А затем появляется та девушка из «Сливочной мечты», ну эта, Бекки. У нее с собой исполинский гамбургер, она медленно подносит его ко мне, приговаривая: «Как вкусно», и я понимаю: соблазняет. А она такая: «Тебе понравится. Распробуешь — и захочешь, чтобы он никогда не кончался». Шепчу ей: «Я тебе верю». Открываю рот, чтобы откусить. «И что самое замечательное, Гилберт Грейп, — от этого ты заплачешь». — «Нет! — вырывается у меня. — НИ ЗА ЧТООООООО!»

У меня в комнате загорается свет.

— Гилберт?

От света я весь сморщился. Прикрыл глаза ладонью:

— Что такое?

— Ты опять кричал во сне, — сообщает Эми.

— Это правда?

— Чистая правда.

— Ха. Смешно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я хорошо себя чувствую.

Она выключает свет и говорит:

— Наверное, тебе приснился страшный сон.

— Что-что?

— Страшный сон. Тебе приснился страшный сон.

— Вот оно как, — говорю. — В самом деле?

Часть вторая

11

Лошадка из года в год одна и та же. Здоровенная, белая. Арни прокатился на ней двадцать один раз подряд и уже пошел на двадцать второй заход.

Карусельщик, скользя между лошадками, пересекает свой аттракцион и спускается ко мне:

— Там друг твой на лошади…

— Ты хочешь сказать, мой брат.

— Ну да… Брат твой, ну… должен это… освободить место. Чтоб другие тоже могли прокатиться. Ты пойми, приятель, белая лошадь у нас самая, это, востребованная.

Смотрю вокруг:

— Возможно; только я почему-то не вижу, чтобы сюда очереди выстраивались.

— А я этого и не утверждаю.

Смотрю на него — одет кое-как, зубы выщерблены, весь в татуировках — и задаюсь вопросом: что он вообще может утверждать?

— Тогда какие ко мне вопросы?

— Я к чему веду: другим, это… нужно хотя бы возможность такую дать. Чтоб шансы у каждого были.

Откуда ни возьмись нарисовался Такер с большим розовым облаком сахарной ваты.

— Гилберт, я тут предложение получил — подхалтурить на водной ловушке. — Отрывает клок сахарной ваты и протягивает мне.

— Спасибо, не хочу.

— А у меня аккурат сегодня плавки под джинсами. Как по заказу, прикинь? И еще знаешь что? В этом году там микрофон есть, чтобы над людишками прикалываться. Аттракцион такой: кидаешь бейсбольный мяч, и если попадешь в красный диск на стенде, Такер провалится в бак с водой. На, держи. — Насильно всучив мне сахарную вату, он чуть ли не вприпрыжку бежит в сторону своего бака.

А я поворачиваюсь к карусельщику и продолжаю:

— Мой брат без памяти полюбил эту белую лошадь.