— Есть мне когда: сапоги солдатам нужно чинить, а с вашей игрой и перекусить нечего будет.
— Да мы тебе согласились копейку с пары.
— Ну, ладно, неси деньги.
— Все разбежались по домам, а Сидорыч пошел за скрипкой. Через несколько минут куча народа собралась на небольшом лужку, где Сидорыч намазывал смычок канифолью и напевал про себя:
«Не будите молоду
Раным-рано поутру,
Вы взбудите молоду,
Когда солнышко взойдет,
Когда птички запоют,
Когда выйдет пастушок,
Заиграет во рожок…»
Все подхватили песню:
«Хорошо пастух играет,
Выговаривает:
Собирайте, девки красны,
Свое стадо на лужок».
Когда кончилась песня, Сидорыч, помахивая головой и передергивая плечами, заиграл русскую. Лишь только расплясались паренек с девушкой, Сидорыч вдруг перестал.
— В уме ли ты, старый! — закричала жалобно девушка, вся раскрасневшаяся от пляски.
— Будет… будет… вы свою копейку сплясали… подавай деньги!
— Как тебе не стыдно посреди самого веселья девицу обескураживать… — упрекали его.
Девушка бросила ему две копейки, и он опять заиграл. Когда сплясали две, три пары, Сидорыч и сам расходился: всё громче и громче напевал он и приплясывал, наконец, весело и живо заиграл «Комаринскую», а когда на середину выскочило несколько девушек и пареньков, Сидорыч, со скрипкою в руках, вместе с другими пустился в присядку. Остальные женщины и девушки прихлопывали в ладоши парни насвистывали и ногами притоптывали.
— Ай-да Сидорыч! смотри, смотри: старый а никому из молодых не уступит! — кричали со всех сторон. Сидорыч устал, весь вспотел, бросил наконец, скрипку в сторону и растянулся на траве. Плясавшие стали бросать ему плату.
— Что вы? — закричал он: — глупый народ!.. — Но потом вдруг вскочил, сгреб медные гроши и побежал к постоялому двору. Через минуту он нес в пестром платке несколько пригоршней каленых орехов и черных стручков.
— Ешьте, молодки, веселись православный люд! — закричал старик, бросив узел на лужок, где отдыхали девушки. — Если кто теперь посмеет грош бросить, за вихры оттаскаю, а то и скрипку брошу.
Начались опять музыка и пляс. Сидорыч и тут не может удержаться, и каждый раз под конец сам пускается вприсядку. Но вот он решил, что плясать будет, и ноги так расходились, что он сдержать их не может, а ему завтра придется далеко разносить свою работу. Чтобы не возобновлять пляса, он вышел на середину и запел:
«Ах вы, сени мои, сени,
Сени новые мои…»
Другие подхватили:
«Сени новые, кленовые
Да решетчатые…»
Но песня вышла так весела, что Сидорыч опять выскочил на середину, чтобы пуститься в пляс.
— Дядя! А ведь ты зарекался! — закричала ему девочка лет семи.
— А ведь и то, правда! — Он схватил ребенка на руки, сел на лавку и посадил ее к себе на колени.
— Ну, за это тебе сказ будет! Ты, востроглазая, молодцом будешь, помни мое слово и в ту пору старика помяни.
— Да разве ты старик?
— А как же?
— Старики воркуны, злые, я старых не люблю… А ты лучше всех молодых.
— Ишь, плутовка, орехов захотела? — шутил Сидорыч.
1905
