Что было, то было - [11]
Саша днем был в детском садике под надзором старушек-нянек, куда вели и несли ребят всех дошкольных возрастов. Дети постарше играли во дворе, сосункам была отведена изба.
За сенокосом подоспела уборка урожая. Даже и дня передышки не было. Ольга вязала снопы за жаткой, крючила горох, теребила лен, копала картошку, трудилась на молотьбе. Не сразу и не все получалось у нее складно, порой своим неумением вызывала безобидный смешок колхозниц, а чаще удивляла их ловкостью, с какой спорилось в ее руках любое незнакомое ей дело.
Но однажды Ольга все же подкачала.
Как-то на втором месяце ее жизни в деревне занедужилось Павлиновне. Лежала на печке, ворочалась с боку на бок, выгоняла хворь. Ольга в тот день пораньше дернулась с поля — готовила на всю семью обед. Обедали они обычно все вместе в передней избе. Ели из одного эмалированного блюда. Еда была сытная, но по-деревенски простая: варились щи, каша или жарилась яичница, на верхосытку — кринка молока. Ольга же умела изготовить и суп отличный, придумывала на второе то запеканку творожную, то мясные биточки с овощами, то еще что-нибудь необычное. А угождала она больше всего закуской. Натрет ли редьки с морковью, приправив постным маслом, сделает ли из зеленого лука с яичком салат, нарежет ли ломтиками помидоров и украсит колечками репчатого лука — все всем правилось.
В этот раз Ольга приготовила винегрет. Евдоким Никитич ел да похваливал. Ульяна Павлиновна тоже сидела за столом.
— Учись, старбень, — говорил он ей. — Век доживаешь, а ни разу обедом вкусным не накормила. Вот ведь тот же продукт, можно сказать силос, а сделано — объеденье!
Павлиновна, конечно, огрызнулась:
— К лешаку! Поздно мне переучиваться. Возьми переженись. Теперь это модно. Молодая во всем угодит…
Евдоким Никитич останавливал:
— Э, понесла! Ей про Фому, а она про Ерему.
Ольге было неловко: она стала причиной сердитого разговора за столом. Чтоб как-то сгладить, сказала:
— Не хитрое дело — обед готовить, когда есть на чего.
Евдоким Никитич подхватил:
— Вот и я говорю: пускай перенимает, учится.
— Да хватит вам, поешьте спокойно, — вмешалась Ирина.
Павлиновна отложила в сторону ложку:
— Я что-то ничего не хочу. Пойду прилягу опять.
Пропотеть — прошло бы. — Залезла до крутому скрипучему приступку на печь, вздохнула: — Вот корову не знаю, подою ли…
Евдоким Никитич подобревшим голосом распорядился:
— Оставайся здесь, Ольга, обряжайся. Мы с Ариной вдвоем управимся.
Ольга мыла посуду, прибиралась.
Подошла пора дойки коров, Павлиновна подала голос с печки:
— Оленька, ты уж обряди сегодня Пеструху-то. Ох, кто только придумал хвори всякие! Подойница-то, Оля, под лавкой. Сполосни. Тряпочкой сыренькой не забудь вымя обтереть.
— Все сделаю, Ульяна Павлиновна, отдыхайте, — откликнулась Ольга.
Она, заслышав помыкивание Пеструхи, завернувшей во двор, когда пастух гнал стадо улицей с луга на поскотину, тотчас вышла навстречу ей с подойником. Еще с крыльца, подделываясь под голос Павлиновны, Ольга звала Пеструху:
— Иди, моя хорошая, домой, иди! Кормилица ты наша… Пеструха… Ишь как тяжело тебе! Сейчас подою. Иди сюда. — Дала ей посыпанный солью кусочек хлеба, чистой тряпкой обтерла тугое вымя и, поставив на землю подойник, уселась под корову на корточки. Брызнули звонкие струйки.
Длилась дойка недолго. Пеструха, дожевав хлеб, брыкнулась и опрокинула подойник. Молоко белой лужицей разлилось по земле.
— Да что с тобой?.. Милая… Пеструха… Стой, тебе же легче будет, — уговаривала Ольга корову ласковыми словами, какие обычно говорила ей хозяйка. И снова принялась теребить соски. И опять лягнула корова подойник. — Ты что ж, не узнала меня? Как тебе не стыдно? А ну, стой смирно! — Несмотря на этот строгий тон, в третий раз загремел подойник.
Назавтра утром, придя к колодцу за водой, Павлиновна через плетень рассказывала соседке:
— Смехота с нашей горожанкой-то. Вчерась занемогла я. Попросила подоить Пеструху. Не отнекивалась, пошла. А я лежу на печке. И взяло меня беспокойство: долгонько что-то нету ее. Не вытерпела, слезла. Смотрю с крыльца — валяется подойница в стороне, а Ольга стоит и чуть не плачет. «Что, — спрашиваю, — стряслось?» — «Лягается», — говорит. «Сроду не лягалась, а у тебя лягается. Смиреная, — говорю, — корова-то». — «Разве я вру, — хнычет, — попробуй сама, узнаешь». — «Ну-ко, садись, — говорю, — я погляжу». Уселась! «С какого боку села-то, недотепа?»- спрашиваю. А она бормочет: «Не все ли равно, с какого садиться». — «Правильно и делает Пеструха, что лягается, — говорю. — И тебя-то надо бы лягнуть». С левого боку вздумала корову доить. Смехота!
Скоро — через соседку — весь колхоз знал, как Ольга доила корову. Женщины от души хохотали. Колхозница уже с другого конца деревни, повстречавшись с Павлиновной, потешалась над Ольгиной неудачей:
— Рассказала бы, Павлиновна, как твоя постоялка, лейтенантша-то, вместо коровы под быка с подойницей уселася.
Павлиновна вскипела:
— Ты что городишь?! Кто это наплел тебе такое? А?.. Да любая из наших баб не сдюжит с ней в деле тягаться, с Ольгой-то. У ней ничто из рук не валится — кажинная наша работа складно идет. Вот тебе и городская.
Рассказы о моряках.Обложка и рисунки Е. Фентисова.СОДЕРЖАНИЕ:«В гостях у сына»«Рядом с нами»«Двое в каюте».
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.