Горькая это история.
Думается, лучше поведать обо всем, не прибавив и не убавив даже самой малости.
И начать придется с описания, не раз встречавшегося в книгах, того страшного утра, в которое тяжелее других досталось нашим пограничникам. Кому как не им, первым пришлось услышать вой вражеских самолетов над нашей землей, разрывы чужих снарядов и свист пуль по эту сторону границы, первым увидеть врага, перешагнувшего наши рубежи, и бесстрашно принять удар.
Ведь так было-то.
Нетрудно догадаться, что речь идет о памятном утре двадцать второго июня сорок первого года.
Тогда, в ранний час, лейтенант Федяев и его жена Ольга спали в своей уютной комнатке на заставе у самой границы Советской Литвы с Восточной Пруссией. Вернее, спал лейтенант, отвернувшись к стене, а жена лежала с открытыми глазами, хотя, скорее, ему бы, а не ей надо было бодрствовать. И он наверняка не лежал бы сейчас в постели, если бы предыдущие сутки не провел на ногах.
Ольга же, казалось, и не засыпала с самого вечера: ясен и лучист взгляд, светлая улыбка блуждает на губах. Видать, приятными думами полнилась ее голова. И причиной было не занимавшееся погожее утро за окном, прикрытым простенькой занавеской. Нет, причина была куда основательнее.
Когда муж повернулся лицом к жене, не просыпаясь, подушечкой ладони провел по своей щеке, по губам — вытер струйку сладкой слюны, — Ольга полушепотом спросила:
— Вася, не спишь? — Она выпростала из-под одеяла руку и коснулась мужниного плеча: — Просни-ись, засо-ня! — Голос был нежный и игривый.
Василий бормотнул что-то невнятное и, похоже, не проснулся. А Ольге не терпелось разделить с ним свою радость — продолжала тормошить его:
— Ты послушай, послушай, что выделывает он!
Василий глаз не открыл, но все же спросонок откликнулся:
— Кто?
Ольга взяла его руку и положила на свой живот поверх одеяла.
— Ну?
По лицу мужа расплылась счастливая улыбка:
— От безобразник! Маме спать не дает. А!
— Непоседа будет.
— Весь в папу.
— Уж так и в папу! Еще поглядим…
— Сашко-то? Точно! И глядеть нечего. — Василий порывисто приподнялся на локте и поцеловал Ольгу. — А любить буду!..
— Его? Меня? — Лукавинки заиграли в Ольгиных глазах.
— Не словишь. Обоих!
— То-то… Спи, Вась, рано еще.
Он хотел сказать что-то озорное, но в этот миг в окно нетерпеливо постучали. Василий, перелезая через Ольгу, больше для нее — проворчал:
— Даже в воскресенье не дают с женой понежиться… Сам же он, пока еще неясно, догадался: знать, случилось то, чего ожидали.
В трусах и майке, босиком подошел к окну, просунул голову под занавеску.
С улицы послышался негромкий голос:
— Товарищ лейтенант! Вызывает начальник заставы. Срочно!
Василий ответил:
— Иду, Кученков.
Да, это был голос красноармейца Кученкова, и, хотя в голосе его слышалась тревога, Ольга не стала донимать себя беспокойными думами. Первый раз, что ли, вызывают Василия на заставу в ранний час? Пора привыкнуть. А Кученков смешной. Она представила нескладную фигуру бойца, его лицо словно в размазанных веснушках, застенчивые, с синеватинкой глаза, улыбнулась.
Василий заметил ее улыбку, шутливо спросил:
— Рада, что ухожу? Да?
Он, уже одетый — в шинели, в фуражке, — подошел к кровати, наклонился.
— Да, радешенька! — передразнила Ольга и обхватила его шею руками, притянула голову, поцеловала в лоб, в губы. — Возвращайся-ка поскорее, товарищ лейтенант.
— Постараюсь, мой генерал… Как он там? — кивнул на живот. — Утихомирился?
Ольга приложила к своим губам палец, шепнула:
— Спит. Ш-ш.
— Спи и ты. Рано еще.
— В шинели-то не жарко?
— Жар костей не ломит, — отшутился Василий. — Ушел! Спи.
— Счастливо. Скорее приходи — без тебя не буду завтракать.
Василий уже не слушал, торопливо шагнул из комнаты. Вот он сбежал по ступенькам крыльца, замерли на тропке его шаги… Он понимал, что нельзя тратить на прощание с женой ни минуты, но и уйти, не сказав шутливого слова, оставив ее в тревоге, не мог. Он чувствовал — на трудное дело идет…
Ольга и верно осталась спокойной. Поправила подушку под головой, натянула до подбородка одеяло, задремала.
Сладок молодой сон на утренней зорьке. И сновидения бывают удивительные и тоже приятные. А Ольге снился луг в пору буйного цветения. Будто шла она росными травами с сынишкой, с Сашенькой, на руках. Теплый ветер шевелил на ее лбу прядку волос, щекотал. Она порывалась откинуть прядку и никак не могла высвободить руку — Саша съезжал, приходилось его приподымать. Шла одна с малышом, и никого не было ни рядом, ни вдали. Луг был похож на тот, что когда-то видела она в детстве у бабушки в деревне. Она и во сне знала, что бабушки у нее давно уж нет, что вообще никого из родных нет, кроме Васи, мужа. Это и на самом деле было так. Отец погиб в гражданскую войну, не повидав свою единственную дочурку, а мать умерла от туберкулеза, когда Ольге только-только исполнилось двенадцать лет, и маленькая Оля Веткина стала воспитанницей детского дома… Во сне шла она к Васе. Глядела в даль, затянутую солнечным маревом: оттуда должен он вот-вот показаться.
Вдруг среди ясного дня прогрохотал гром. Все кругом вмиг потемнело. Налетел ветер, обвил платьем Ольге ноги. Она увертывалась от ветра, сопротивлялась ему и все сильнее прижимала к себе сына…
