Чочара - [9]

— Смотри, я дорожу этим сервизом, как светом своих очей… Попробуй только разбить его, увидишь тогда…

Джованни ответил, улыбаясь:

— Будь покойна.

Потом я показала ему по списку остальные вещи: две картины с цветами, швейную машину, радиоприемник, диванчик с двумя креслицами, обитый репсом, сервиз для ликера из розового и голубого стекла с шестью рюмками, еще несколько бонбоньерок и шкатулок, красивый разрисованный веер с видом Венеции, прибитый на стене Мы перешли на кухню, и я пересчитала ему всю кухонную посуду — кастрюли, алюминиевые и медные, ножи, вилки и ложки из нержавеющей стали, показала все свое хозяйство: духовой шкаф, машинку для протирания картошки, шкафчик для веников, оцинкованное помойное ведро. Одним словом, я показала ему все в квартире, после этого мы спустились в лавку. Здесь список вещей оказался очень коротким: полки, прилавок и несколько стульев, больше в лавке не было ничего; в эти последние голодные месяцы я все продала, не осталось ни зернышка. Потом мы опять поднялись в квартиру, и я сказала уныло:

— К чему эти списки? Все равно я больше не вернусь сюда.

Джованни, который успел уже усесться и закурить, покачал головой и ответил:

— Что ты выдумываешь? Через две недели придут англичане, даже фашисты уже говорят об этом… На эти две недели ты поедешь в деревню, а потом вернешься, и мы отпразднуем твой приезд.

Джованни долго еще утешал меня и Розетту, и ему почти удалось нас успокоить, так что, когда он ушел, настроение у нас поднялось. Я вышла проводить его в переднюю; хотя мы были с ним одни, он не шлепнул меня, а только погладил по щеке, как часто делал, когда еще был жив мой муж; я была ему за это очень благодарна, и опять мне стало казаться, что между нами ничего не было и я осталась такой же, как была раньше.

Весь день прошел в сборах. Сначала я приготовила кулек с едой на дорогу, положив в него колбасу, несколько коробок сардин, еще одну коробку рыбных консервов и немного хлеба. Потом уложила подарки своим родителям: для отца почти новый костюм моего мужа (отец был примерно такого же телосложения, как муж), который он сшил себе незадолго до смерти и просил, чтобы его в нем похоронили. Это был очень красивый костюм из синего шевиота, я пожалела его и завернула покойника в старую простыню, а костюм сохранила. Захватила ботинки, поношенные, но еще крепкие. Матери я решила подарить шаль и юбку. Ко всему этому я прибавила все, что у меня осталось из продуктов: несколько кило сахару и кофе, консервы, колбасу. Все это я положила в третий чемодан, так что у нас оказалось три чемодана и тюк с одеялом и подушкой, которые я взяла с собой на тот случай, если бы нам пришлось спать в поезде. Все мне говорили, что поезда из Рима в Неаполь идут теперь иногда по два дня, а мы должны были ехать до станции, которая находится на полпути между этими двумя городами, и я подумала, что осторожность никогда не мешает.

Вечером, чтобы рассеять немного тоску, я приготовила горячий ужин, но только мы сели за стол, как завыла сирена, и я увидела, что Розетта вздрогнула и побледнела от страха, вся ее выдержка сразу пропала, она стала нервничать, пришлось оставить на столе ужин и спуститься в подвал, хотя это было совсем зря, потому что, упади бомба на наш ветхий дом, он весь рассыпался бы и мы погибли бы в подвале. Но мы все-таки сошли в убежище; другие жильцы нашего дома уже сидели на скамейках в темноте. Воздушная тревога продолжалась минут сорок пять; все говорили о том, что англичане придут в Рим в самые ближайшие дни: они уже высадились в Салерно, около Неаполя, а расстояние от Неаполя до Рима они могут покрыть за одну неделю, даже если будут продвигаться очень медленно, потому что немцы и фашисты удирают, как зайцы, и будут бежать так до самых Альп. Но некоторые говорили, что немцы будут защищать Рим, потому что Муссолини не хочет отдавать столицу, он скорее позволит разрушить Рим, чем отдаст его англичанам. Послушала я эти разговоры и решила, что делаю правильно, уезжая из Рима; Розетта боязливо прижималась ко мне, и я понимала, что она боится и успокоится только тогда, когда мы уедем из Рима. Вдруг кто-то сказал:

— Ходят слухи, что в город сбросят парашютистов, которые будут ходить по домам и безобразничать.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Будут забирать вещи и женщин. Тогда я сказала:

— Хотелось бы мне посмотреть, у кого хватит смелости дотронуться до меня!

Чей-то мужской голос насмешливо ответил в темноте:

— Тебя, может, и не тронут, потому что ты слишком стара, а вот дочку твою еще как тронут.

Это был Проетти, пекарь, человек грубый и невоздержанный на язык, я его терпеть не могла. Я ответила ему:

— Не трепи языком… Мне тридцать пять лет, а когда я вышла замуж, мне было шестнадцать, многие и теперь хотели бы жениться на мне, вот только я-то не хочу!

— Э, стара басня про лисицу и виноград, — ответил он.

Тогда я совсем рассвирепела и сказала ему:

— Ты лучше заботься о своей потаскушке-жене, которая наставляет тебе рога и без парашютистов. Воображаю, что будет она выделывать, когда в городе появятся парашютисты!

Я думала, что жена его в деревне, были они из Сутри, и я видела, как она уезжала несколько дней назад, но оказалось, что она тоже была в убежищ, в темноте я не заметила ее, но сейчас же услышала ее крик: