ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [21]
Согласитесь, все это по меньшей мере наивно. Почтенный сэр даже и представить себе серьезно не может, что у кого-нибудь может явиться желание не быть подданным его правительства. Вся его тирада сводится к такому соображению: английский еврей — не захочет собственной автономии; а иностранный если и захочет, то какое англичанам дело до этого! «Территориальные» же неудобства приведены здесь собственно для красоты слога.
Далее он говорит об опасности для еврейской колонии находиться среди враждебно настроенного — черного, белого и желтого населения, но ясно, что не будь этой опасности, отношение его к английскому предложению не изменилось бы ни на вершок.
<…>
Продолжаю о лондонских евреях. Почти нигде во всем Лондоне не найдется ни одного из них, который не жил бы в восточной части города. В знаменитом Уайтчепеле есть улицы, где буквально никогда не встретишь ни одного англичанина. Громадная улица Commercial Road почти сплошь заселена евреями. Но зато весь остальной Лондон их почти никогда не видит. Иногда только, когда в жизни континентальных евреев произойдет какое-нибудь бедствие и еврейское население Лондона почувствует необходимость выразить моральный протест против тех, кто породил это бедствие, — весь город собирается в Гайд-Парк послушать негодующие речи «восточников» («east-enders»), присоединиться к ним и еще раз подтвердить, что им никогда не придется протестовать против здешнего положения вещей.
Стоит только взглянуть на лондонского еврея, чтобы убедиться в истинности этих уверений. Спокойная уверенность в завтрашнем дне, твердая почва под ногами, сознание, что перед ним открыт любой путь деятельности, — все это сделало лондонского еврея как-то положительнее, спина его разогнулась, пресловутой, якобы национальной увертливости и в помине нет.
О так наз<ываемых> посреднических наклонностях, о которых столько натрубила наша печать известного толка, здесь тоже не слыхать. Лондонцы знают евреев как хороших портных, скорость и добросовестность их работы привлекает к себе симпатии даже таких идеальных работников, как англичане.
А так как ничего не уважает англичанин больше, чем работоспособность человека, то евреи давно уже позабыли о том, что принадлежность к их племени — когда-нибудь могла быть причиной оскорблений, обид и потерь.
Но обеспеченное положение большинства лондонских евреев ничуть не способствует их ассимиляции с окружным населением. Язык — и то в крайних случаях, — вот и все, что перенимают евреи у англичан. Я говорю: в крайних случаях, ибо зачастую им удается избегнуть и этого. Я видел евреев, которые по 12, по 15 лет живут в Лондоне — и хоть бы слово по-английски. — «Зачем нам английский язык? — говорят они. — Мы здесь между своими». И несмотря на все соблазны, они не поддаются никаким чужим влияниям и наветам. Вряд ли во всей Европе существуют для евреев лучшие условия, чем те, в которых они находятся здесь, поэтому-то их сионизм окрашен некоторым отвлеченным, мечтательным опенком.
Экономическая почва здесь почти совершенно отсутствует. Сионистское движение в Лондоне возникло скорее ввиду сочувствия положению своих соплеменников на континенте, и тем более привлекательный характер имеет оно…
В заключение не могу не рассказать вам одной любопытной истории из жизни бездомных лондонских евреев.
Как-то в субботу, зайдя в один из глухих лондонских переулков, я услыхал оглушительные звуки огромного барабана и сквозь густую толпу народа увидал необыкновенно длинного мужчину в измаранном цилиндре, в дырявом фраке, из-под которого выглядывали воротнички отнюдь не ослепительной белизны.
Рот мужчины беспрерывно и беспредметно улыбался, но черные, красивые глаза были сосредоточены и угрюмы.
«Леди и джентльмены! — хрипел он. — Этот ящик, на котором я стою перед вами, — вмещает ослепительное доказательство могущества человеческого гения. Все, что только может дать — упорная настойчивость, современное состояние механических наук и блестящий человеческий интеллект, — все это соединилось, чтобы произвести таинственный предмет, который…»
— Покороче, сэр! — сказал, попыхивая трубкой, один рабочий. — Нечего размазывать!
Мужчина встрепенулся и как-то виновато стал развязывать узлы массивного полосатого ящика.
Толпа обступила его теснее, хотя дождь лил изо всех небесных хлябей.
— Мое изобретение! — гордо сказал оратор, вынимая из ящика какой-то продолговатый сверток. — Золотая медаль на выставке в Чикаго! Я был бы гордостью всех штатов, если бы не интриги. Интриги, господа, — знаете ли вы, что такое интриги?..
Сверток лежал на мостовой, обильно поливаемый дождем.
Без конца работая языком, великий изобретатель торжественно разворачивал «ослепительное доказательство могущества человеческого гения». В качестве такового — оказалась большая кукла, в потертом шелковом платье. Толпа разочарованно посмотрела на нее. Американец отыскал у нее на талье несколько кнопок, показал их нам и предложил нажать на любую. Никто не тронулся. Тогда за дело взялся он сам. Когда было проделано все, что полагается хорошей кукле: закрывание глаз, подергивание руками, неопределенное произнесение звуков, принимаемых почему-то за слова
В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Полина Венгерова, в девичестве Эпштейн, родилась в 1833 году в Бобруйске в богатой традиционной еврейской семье, выросла в Бресте, куда семейство переехало в связи с делами отца, была выдана замуж в Конотоп, сопровождала мужа, пытавшегося устроиться в Ковно, Вильне, Петербурге, пока наконец семья не осела в Минске, где Венгерову предложили место директора банка. Муж умер в 1892 году, и через шесть лет после его смерти Венгерова начала писать мемуары — «Воспоминания бабушки».«Воспоминания» Венгеровой, хотя и издавались на разных языках и неоднократно упоминались в исследованиях по еврейскому Просвещению в Российской империи и по истории еврейской семьи и женщин, до сих пор не удостоились полномасштабного научного анализа.
Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом.
Предлагаемые вниманию читателей воспоминания Давида Соломоновича Шора, блестящего пианиста, педагога, общественного деятеля, являвшегося одной из значительных фигур российского сионистского движения рубежа веков, являются частью архива семьи Шор, переданного в 1978 году на хранение в Национальную и университетскую библиотеку Иерусалима Надеждой Рафаиловной Шор. Для книги был отобран ряд текстов и писем, охватывающих период примерно до 1918 года, что соответствует первому, дореволюционному периоду жизни Шора, самому продолжительному и плодотворному в его жизни.В качестве иллюстраций использованы материалы из архива семьи Шор, из отдела рукописей Национальной и университетской библиотеки Иерусалима (4° 1521), а также из книг Shor N.
Художник Амшей Нюренберг (1887–1979) родился в Елисаветграде. В 1911 году, окончив Одесское художественное училище, он отправился в Париж, где в течение года делил ателье с М. Шагалом, общался с представителями европейского авангарда. Вернувшись на родину, переехал в Москву, где сотрудничал в «Окнах РОСТА» и сблизился с группой «Бубновый валет». В конце жизни А. Нюренберг работал над мемуарами, которые посвящены его жизни в Париже, французскому искусству того времени и сохранили свежесть первых впечатлений и остроту оценок.