ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский - [23]
Со свойственным жителям Уайтчепеля приспособляемостью английскому языку научаются они быстро, но русский язык забывают еще быстрее. Встретил я как-то здесь еврея лет 30, который в России 4 класса гимназии кончил, а теперь, когда к нему говорят по-русски, в ответ умеет только любезно улыбаться. Живет же он здесь всего третий год.
Хотя английские газеты сплошь и рядом честят иммигрантов невежественными, некультурными и т. д., но для всякого беспристрастного наблюдателя ясно, что духовные, умственные интересы Уайтчепеля гораздо выше, гораздо свежее, чем в самом Лондоне.
Найдите англичанина, не профессионала и не богача, который стал бы читать в Британском музее книги. Не найдете. Британский музей посещают или т<ак> наз<ываемые> literary hacks (литературные клячи), или люди, которым свободного времени девать некуда, или иностранцы. А загляните-ка в русскую читальню в Уайтчепеле. Я зашел как-то туда зимою. Окна заперты. Комнатка наперсточная. А люди — и на подоконнике, и в прихожей, и на лестнице. Есть скамьи, стулья, но никто не сидит, ибо стоя можно теснее набиться в комнату. Цель библиотеки — чтобы приехавшие сюда не забыли русского языка, русскую культуру, чтобы они, затерянные в большом равнодушном городе, имели уголок более ласковый, более родной, чем другие уголки. Здесь в библиотеке много русских газет, Пушкин, Достоевский, Толстой, «Жизнь замечательных людей» Павленкова и т. д. Есть даже «Диалоги Платона» пер. Влад. Соловьева.
Но, подойдя теперь к тому месту, где была библиотека, я нашел там «Эмиграционное бюро». В его окне было вывешено объявление, что за 2 фунта (20 рубл.) можно достать билет для переезда из Лондона в Нью-Йорк. Тут же возле бюро стоят бледные, грязные люди и предлагают купить у них или часы, или велосипед, или швейную машину, так как у них нет денег на проезд в Америку. И тут же они предъявляют вам эти предметы, которые весьма далеки от идеального состояния.
Не без труда отыскал я новое помещение библиотеки. Оно просторнее, чище, есть даже два газовых рожка. Внизу же чайная, которая по желанию может обратиться в лекционный зал, в бальный зал и даже в театр: в одном конце комнаты повешена занавеска, на которой, по мнению некоторых, изображено море, а по мнению других — битва русских с кабардинцами[114]. Чайная открыта для всех, и вы можете зайти туда когда хотите; так что чай-то пьют там всего 2–3 человека, а остальные 30–40 спорят, читают, слушают. Спор ведется по-еврейски. Я его не понимаю и потому разговариваю с каким-то юношей, который подсел к моему столику.
— Когда я жил в России, я слыхал: ах, Англия — то, Англия — се, и нет нигде страны лучше Англии. А я вам скажу, что нигде так бедного человека не сосут, как здесь. Приехал я сюда два месяца назад — вышел на улицу, а куда идти — не знаю. Смотрю, возле меня еще триста таких, как я. Сбились в кучу, стоим. Подходит человек, богатый — в цилиндре, говорит: если бы я нашел хорошего портного, я бы его задешево взял. Так все триста к нему и кинулись. Он посмотрел было на меня, но как увидел мои башмаки — нет, говорит, мне тебя не нужно — ты greener (зеленый — презрительная кличка для новичков). И куда я ни ходил, всюду мне на башмаки смотрели. Англичане не берут — у них там какие-то тред-юнионы[115], а еврей в день больше 3 шиллингов не платит.
— Но ведь 3 шиллинга — это очень хорошо, — сказал я.
— Да, хорошо, если бы работа была каждый день. А то все больше нанимают по полдня, на четверть, а потом недели две ходи без работы. И к тому же со своими и конкурировать стыдно. Меня недавно выбрал хозяин в Бриклене, а другие бросились к нему работы просить, и как посмотрел на них, так и отступился… А если даже — вот как я теперь — достанешь работу постоянную, — тоже нехорошо. Работа от 6 утра до 10 вечера, да один час на обед. А подмастерья как звери. Спину разогнуть не смей. Отчего это никто в газетах не напечатает, не скажет беднякам, что здесь, в Лондоне, скверно для них как нигде, чтобы они сюда не приезжали. Тут их швыряют, как в Литве огурцы, а они все едут, все бегут сюда, а что с ними здесь будет в конце концов — даже и подумать ужасно.
Остановил я меланхолического своего собеседника часу в 11 вечера. Весь Лондон уже вымер, а в Уайтчепеле все еще разливалась по улицам человеческая нищета — крикливая, яркая, неприкрытая.
Англичан в этом «квартале, заселенном преступниками», — немного. Это сразу заметно, ибо кабаки в Уайтчепеле весьма немногочисленны.
Хаотичное, но интенсивное погружение в культурную жизнь Англии сыграло существенную роль и в самоопределении Чуковского как литературного критика, в поисках своего жанра и своих тем. Стиль его критических статей в долондонский и послелондонский период разительно отличается. Небрежный порхающий стиль он усвоил в английской эссеистике, как и умение поразить читателя неожиданным парадоксом. Прежде чем стать русским популяризатором творчества Оскара Уайльда, Чуковский многому у него научился сам. Наукообразные и тяжеловесные рассуждения ранних одесских фельетонов постепенно сменяет легкая и изящная разговорная манера, появляется умение вовремя ввернуть острое и колкое словцо.
