Читая «Лолиту» в Тегеране - [139]

– Мне нелегко далось решение уехать, – сказала я и впервые ощутила, что готова честно обсудить с ними свои поступки и их смысл. – Я долго и мучительно размышляла. Даже думала уйти от Биджана. («Серьезно? – спросил Биджан, когда я пересказала ему этот разговор. – Я об этом не знал».) – Это признание ненадолго отвлекло девочек от их гнева и разочарований. Я поведала им о своих страхах, о том, как просыпалась по ночам и чувствовала, что задыхаюсь; о страхе, что мне никогда не вырваться из страны, о приступах головокружения и тошноты, о том, как ночью ходила по квартире. Впервые я им открылась и заговорила о своих чувствах и эмоциях; как ни странно, это их успокоило. Когда Азин внезапно вскочила, вспомнив, что сегодня ее черед навещать дочку – она назвала ее Негар в честь моей Негар, и сейчас дочка временно жила у родственников мужа – нам стало намного легче. Мы принялись шутить о поклонниках Саназ и попытках Ясси сбросить вес.

Перед уходом Махшид взяла небольшой сверток, который принесла с собой.

– У меня для вас подарок. Нассрин передала. Попросила отдать вам. – Она протянула мне толстую папку с бумагами. Она и сейчас у меня, лежит на другом столе в другом кабинете. Папка раскрашена всеми цветами радуги: на белом красуются розово-оранжевые полоски и целых три мультяшных персонажа. Яркими зелено-фиолетовыми буквами на ней написано: «До встречи в прекрасной Флориде. Хорошо там, где всегда солнечно!» В папке – конспекты всех моих лекций за три последних семестра в Университете Алламе; листы исписаны аккуратным почерком Нассрин с заголовками и подзаголовками. Она записала все до последнего слова – все фразы, все мои истории. Джеймс, Остин, Филдинг, Бронте, По, Твен – все они были там. Больше она ничего не оставила – ни фотографии, ни личной записки; только одна строчка на последней странице в папке: «Я все еще должна вам курсовую по Гэтсби».

22

Жизнь в Исламской Республике похожа на секс с нелюбимым человеком, призналась я Биджану тем вечером после занятия в четверг. Когда он пришел, я сидела в своем кресле в гостиной; на коленях лежала папка Нассрин, на столе – сочинения девочек, а рядом стояла тарелка с тающим кофейным мороженым. Биджан сел напротив и произнес: и что это значит? Объясни.

Что ж, сказала я, представь: когда ты вынуждена заниматься сексом с кем-то, кто тебе не нравится, ум отключается. Ты представляешь, что находишься в другом месте, отстраняешься от своего тела; начинаешь ненавидеть его. Вот это здесь с нами происходит. Мы постоянно притворяемся, что мы где-то еще; или планируем оказаться в другом месте, или мечтаем об этом. С тех пор, как девочки днем ушли, я все время об этом думаю.

Что удивительно, после периода сильных ссор, причинивших нам много боли, мы с Биджаном стали ближе друг к другу. Он умел многозначительно молчать. За годы жизни с ним я узнала, что молчание бывает разным и научилась угадывать его окраску и нюансы: бывало молчание сердитое и осуждающее, бывало одобрительное и любящее. Иногда он долго молчал, а потом изливался потоками слов, но в последнее время мы меньше молчали и больше говорили долгими монологами. Все началось, когда мы решили описать друг другу свои чувства насчет Ирана. Мы впервые взглянули на эту ситуацию глазами друг друга. Биджан стал готовиться к переезду и ощутил необходимость выразить свои мысли и чувства и ими со мной поделиться. Мы подолгу обсуждали наши чувства и понятие «дома» – для меня дом не был привязан к месту; Биджан понимал его более традиционно, как ощущение «корней».

Я подробно пересказала наш сегодняшний спор с девочками. Когда они ушли, у меня возникло сравнение с сексуальной агрессией, и я никак не могла от него отделаться. Вот так, должно быть, чувствует себя Манна, и эта мысль терзает меня, призналась я.

Биджан не ответил – кажется, он ждал, что я продолжу, но я вдруг поняла, что добавить мне нечего. Сбросив груз с души, я потянулась и взяла горстку фисташек. А ты когда-нибудь замечал, сказала я, раскалывая орех, как странно смотреть в это зеркало напротив и видеть не себя, а деревья и горы? А тебя как будто нет.

Да, замечал, ответил он и пошел на кухню налить себе самогона; замечал, но не зацикливался на этом. А вот ты, видимо, думаешь об этом днем и ночью, добавил он и поставил на столик стакан и тарелку с новой порцией фисташек. Что до твоей живописной аналогии, твоим девочкам, наверно, просто не хочется бросать этого парня, хоть и нелюбимого; им хочется продолжать с ним спать – по крайней мере, некоторым из них, сказал он и глотнул самогона. А потом задумчиво взглянул на содержимое своего стакана и произнес: знаешь, я буду скучать. У нас лучший самогон в мире.

Прервав его рассуждения о достоинствах иранского самогона, я ответила: отъезд не решит все проблемы. Память же останется, и осадок. Нельзя так просто от этого отмыться; отъезд ничего не решит.

Скажу две вещи, ответил он. Во-первых, зло этого мира всем нам отравляет жизнь, этого никак не избежать; важно, как мы это воспринимаем. Во-вторых, вечно ты говоришь о том, как «эти люди» на тебя влияют. А ты задумывалась хоть раз, как