Читая Гоголя - [6]

Шел месяц июль или даже август, когда Колька пришел к Платону Кузьмичу вернуть должок. Выпили, как принято, по рюмочке, за жизнь поговорили и вдруг Ковалев задумчиво так молвит:

— Слушай, а может мне жениться, а?..

Колька, потомственный интеллигент, помялся, но в известных обстоятельствах тему эту развивать поостерегся. Странно как-то, размышлял он, с чего бы это Ковалеву пришла в голову такая мысль, но только слышит будто приятель его ему что-то рассказывает.

— Вечер дышал теплом, — говорил между тем Платон Кузьмич, — аромат цветов плавал в тихом воздухе, мы с Полиной Францевной прошлись по парку, потом выпили при свечах вина и как-то так всё само собой получилось…

Колька насторожился и помотал, для свежести восприятия, из стороны в сторону головой.

— Что получилось?

— Всё получилось, совсем всё, и очень даже неплохо…

— Как это? — удивился Колька. Он даже начал делать руками какие-то странные движения, как если бы они могли помочь ему понять суть процесса. — Неужели вернулся?

— Ну! — улыбнулся Платон Кузьмич и потянулся к бутылке, чтобы отметить это событие. — Любовь, она творит чудеса!..

В тот же день все российские газеты, не говоря уже о радио и телевидении, подняли по случаю пропажи депутата страшнейшую шумиху. Подозревали левых и правых, центристов и маргиналов и даже лигу защиты сексуальных меньшинств, поскольку готовящийся закон не делал уступок для призывников нетрадиционной ориентации. Дума вызвала для объяснений министра внутренних дел, расследовать происшествие назначены были три комиссии, но потом вдруг, как это у нас и бывает, все средства массовой информации разом, словно по команде, о случившемся позабыли и занялись новой подоспевшей неприятностью. А может быть, кто знает, команда сверху и была, остались же там умные люди, кто понимает, что о многом народу лучше бы и не знать, и это правильно. Всё вроде бы улеглось и успокоилось, только не переставая звонил Арнольд Аскольдович, но Ковалев был тверд и от предложенной тайной операции, как от научной фальсификации, отказался. А где-то через пару недель, под вечер, заглянул к Ковалеву молодой человек и, представившись следователем прокуратуры, попросил ответить на ряд вопросов, однако, удивительное для прокурорского работника дело, вопросов не задавал, а как-то долго мялся, прежде чем выдавил из себя несколько слов.

— Скажите, Платон Кузьмич, честно, без протокола, — это правда?

Ковалев, как человек в таких делах опытный, съевший на бюрократическом поприще не одну собаку, прямого ответа не дал, а лишь спросил:

— Показать?

Следователь почувствовал себя неудобно.

— Ну, что вы, зачем так сразу… начальство дергается, а то я бы вас и беспокоить не стал… покажите.

Ковалев показал, но снимать не разрешил, поскольку фотография это документ, а так ни…, короче, ничего к делу не пришьешь. На том и расстались и последствий визит следователя не имел, если не считать того, что из министерства Платона Кузьмича все-таки уволили. Впрочем, прокуратура тут, скорее всего, ни при чем, она и не в такие дела не вмешивается, а уж до какого-то там Ковалева, как до Акакия Акакиевича Башмачкина, ей и подавно дела нет. Тут вся загвоздка, надо полагать, в заместителе министра по кадром, уж больно принципиальный попался человек. У нас, — сказал он Платону Кузьмичу, — чиновник не может сочетать профессиональную партийную работу с государственной службой, если на то нет особых указаний, у нас, как в Англии, с этим строго. И как Ковалев ни объяснял, что вовсе он не членствует, а если и членствует, то не то, чтобы он, как ни напирал на то, что дело это прошлое и быльем поросло, значительное должностное лицо в прения вступать не пожелало. Да оно, если задуматься, и к лучшему, не должность красит человека, не в ней счастье и Полина Францевна это мнение разделяет.

Так и закончилась эта история и вспоминаю я о ней с каким-то приятным, теплым чувством человека, пусть косвенно, но к счастливому исходу причастного. А тут на днях встретил в буфете Дома литераторов, что на Большой Никитской, в подвале, одного критика, так он утверждал, будто бы читал между строк в воспоминаниях Анненкова, что изначально Николай Васильевич собирался вывести в герои вовсе даже не нос, но, честно признаюсь, я ему не поверил.