Чистое и порочное - [26]

– Причинить боль Люсьене! Резкое слово! Ты меня рассмешила… Ты рассуждаешь, как воспитанница пансиона! Такие детские шалости… Должно быть, твой ужасный молчун покатывался со смеху ещё пуще моего… Он ждал своего часа…

– Детские шалости! Грубиянка! Как ты со мной разговариваешь?

Она испепеляла меня презрительным взглядом; ноздри её раздувались; величественные черты казались от гнева ещё более крупными, и сквозь них проступало другое лицо, лицо злого священника, которое делает некоторых женщин безобразными, выдавая их тайные прегрешения. Эта женщина шестидесяти с лишним лет словно стояла лицом к лицу с торжествующим соперником и оспаривала его превосходство с раздражением, заимствованным у хронической «злости» Люсьены. Доработать её – это ещё куда ни шло, но вернуть обратно!..

Я сравниваю эту желчность с легкомысленным спокойствием мужчины, который смиряется с участью зубоскалящего зрителя и думает, поджидая женщину, которая ускользает от него на некоторое время: «Ты мне ещё попадёшься…» Подобная уверенность и гордыня заслуживают вознаграждения. В сущности, они почти всегда его получают.

– Амалия, ты была верной?

– Кому? – язвительно поинтересовалась она.

– Своей подруге.

Внезапно она приняла презрительный и непринуждённый вид:

– А! Женщинам?.. Смотря по обстоятельствам.

– По каким обстоятельствам?

– В зависимости от образа жизни, которую мы вели. Если по роду своих занятий мы с подругой не могли жить вместе, я не была ей верна. Она тоже.

– Почему?

Я помню, что Амалия в очередной раз устало пожала своими широкими литыми плечами, выдававшимися вперёд из-за её чудовищно тяжеловесной груди.

– Просто так. Что ты хочешь от меня услышать? Через это надо пройти. Я через это прошла… Вот так. Женщина не хранит верность женщине, которой нет рядом.

Я не стала её больше мучить, ибо была уверена, что она никогда не переступит барьера «я через это прошла», возле которого любовалась собой.

Мне нравилось приближаться к чётким границам её неведения и премудрости. Она знала толк в обоих видах любви, насколько способны усвоить этот урок опыт и дерзость, лишённые всяческой лирики. Когда её воспоминания и добродушное ворчание иссякли, я оставила её клевать носом и отправилась дальше без неё…

До чего мне претит хладнокровно касаться столь хрупкого творения, подверженного всевозможным опасностям, какое представляет собой женская влюблённая пара! Время, когда это волновало меня, прошло; но я сохранила должное чувство справедливости и чуткий подход к поистине деликатному и мучительному вопросу данного эссе – союзу двух людей, чья искренность поначалу почти всегда безупречна… Окрылённые своим пылким чувством, они забывают, что ими движет инстинкт предприимчивых самок, призванных соорудить семейный очаг и вдохнуть в него жизнь; этот инстинкт заставляет их собирать что придётся для создания сентиментального гнёздышка, зыбкого воздушного крова, опирающегося на прижатые друг к другу головы, переплетённые руки и слитые воедино губы… Да, мне хотелось бы достойно, то есть с воодушевлением, поговорить о том, что я называю благородной порой женской страсти. Я именую её благородной порой, а не порой благородной любви и могу сравнить её, даже если она перестала быть непорочной, разве что с пламенным и целомудренным периодом, предшествующим свадьбе.

Благородство этой поры любви, которую осуждает обыватель, заключается в её презрении к конкретному наслаждению, в нежелании правильно рассуждать, ясно видеть и обустраивать будущее. Откуда у двух подруг возьмутся надежды на будущее, ведь они без конца разрушают и отрицают это самое будущее, не предвидят ни начала, ни конца своей любви, ни перемен, ни одиночества, дышат лишь в унисон и ходят рука об руку только в ногу? В это время налаживается чудовищно упорядоченная, как ежедневное созерцание перед зеркалом, жизнь, от размеренности которой задохнулась бы обычная любовь. Преданная мужчине, любимая и требовательная женщина всё же не может изгнать из своей счастливой жизни преходящую мысль об одиночестве: «Однажды, когда он будет отсутствовать… Скамья, на которой я буду его ждать…» К тому же всякий раз, когда она мысленно удаляет любовника, не устраняет ли она таким образом опасности, подстерегающие их пару?.. Но всё происходит иначе, если в образовавшейся паре нет места мужчине. Две женщины, всецело поглощённые друг другом, не страшатся и тем более не представляют себе разлуки, мысль о которой им невыносима. Стыдливость, вынуждающая любовников расставаться на время отдыха, омовений или болезней, никогда не проскальзывает между двумя одинаковыми телами, подверженными одним и тем же недугам, обречёнными на одни и те же заботы и роковую невинность… Женщина приходит в восторг и умиление от того, что похожа на любимую женщину, это её волнует… Таковы чудеса слабости и робкого познания! Живя вместе и любя друг друга, две женщины могут в конце концов обнаружить, что причина их взаимного тяготения коренится не в области чувств, – это влечение отнюдь не чувственного характера, о жалкий детский шальной цинизм Рене! Разве найдётся женщина, которая без зазрения совести будет стремиться к подруге только для плотского наслаждения? Верность двух женщин объясняется вовсе не страстью, их объединяют узы родства.