Чистая вода - [23]

Они как раз проходили тот поворот, где Юн однажды ночью видел в ивняке машину Ханса. Юн открыл было рот, хотел обсудить варианты, что им делать, если Элизабет уволят, и поискать какой-то выход, но его прервал громкий крик. Вдалеке справа от дороги, посреди поля, стоял крестьянин в непромокаемом комбинезоне и махал им руками. Юн спрятался за спину сестры.

– Поздно, – язвительно засмеялась она. – Тебя уже засекли.

Это был Карл. Он приставил ладони ко рту и снова закричал.

– Пока, увидимся, – сказала Элизабет и пошла дальше.

Юн неохотно сошел с дороги в грязь и протиснулся сквозь колючую проволоку. Поле было залито водой, он провалился в раскисшую глину по щиколотку.

Карл жил с работы на своем хуторе, как жили прежде его отец, и дед, и прадед, и носил ту же фамилию, что и вся округа; когда бывшую здесь богатую усадьбу нарезали на наделы, всем отныне свободным хусменнам пришлось взять себе господскую фамилию. У Карла был сын, ровесник Элизабет, но он стал машинистом и обосновался на безопасном расстоянии от «традиций, передающихся из поколения в поколение». В гости приезжал редко, присылал на Рождество открытки и писал, что у него все хорошо. Карл говорил, что на самом деле сына тянет домой, но проклятая жена-горожанка не пускает. Юн готов был согласиться: ему не нравились ни невестка Карла, ни его шумные и наглые внуки, прямо спрашивающие, почему у дяди Юна одно веко всегда закрыто и почему руки заскорузлые и грязные.

Ему этот хутор был вторым домом. На кухне здесь пахло печенью трески, вафлями, кислым молоком, землей и хлевом; а когда они выпивали, Карл рассказывал ему истории, которые держал в себе так долго, что они перебродили и горчили сентиментальностью. Двадцать пять лет назад Карл списался на берег, чтобы стать крестьянином, как отец. Как решил, так и сделал: сегодня – повидавший мир жиголо, прославивший себя на семи морях, гроза Лофотенских островов, Финнмарка и даже Рокуэлла и Гренландии, а назавтра – привязанный к земле раб, зажатый в тиски овечьим загоном с одной стороны и недружелюбными соседями – с другой.

– Мне бы хоть чуточку тех деньжищ, что прошли через мои руки за эти годы, – пьяно бормотал Карл. – Не умел я с ними обращаться. Не сумел скопить… Эх, Юн-простота, где тебе представить, через что я в жизни прошел!

– А что случилось? – обычно спрашивал Юн. – Куда они делись, кроны-то?

– О-о-о…

Этим стоном обозначалось море неприятностей, именуемое жизнью, где свирепствуют такие силы, что людям приходится совершать невообразимые глупости.

Но, хотя Юн и знал Карла так близко, в его обществе он напрягался – что-то здесь было не так: перекрыл старый разваливающийся сарай новенькой блестящей крышей за сорок тысяч крон; покрасил половину одной стены дома и бросил; писал длинные жалобы в фонд помощи жертвам стихийных бедствий, что орлы таскают у него овец (хотя они просто ломали шеи в горах, потому что Карл не следил за скотиной); у него был трактор, который приходилось парковать на горке, чтобы потом завести, и машина, слишком роскошная для того, чтобы хоть раз вывести ее из гаража. Наверняка эти маневры в ежедневной борьбе за хлеб насущный были не хуже и не лучше того, что делали все островитяне. Но Карл настаивал на том, что груде досок, именуемых сараем, нужна эта золотая крыша, а несколько мазков зеленой краски искупают все заботы о доме, и Юну делалось неловко – наверно, слишком напоминало темные стороны его собственной натуры. А теперь вот Карл под проливным дождем копает картошку, на месяц позже соседей, и еще будет убеждать Юна, что в октябре было рано, ботва еще стояла.

– Да, – сказал он, когда Юн доковылял до него. – Осень взяла свое и в этом году.

Юн согласно кивнул. Потом окинул взглядом составленные штабелем полные и полупустые ящики с картофелем и раскатившиеся по земле мокрые клубни.

– Ну что скажешь, Юн? В этом году ты тоже со мной? В мои годы по горам не полазишь, особенно в одиночку.

– Не полазишь.

– Взгляни! – Он откусил кусок от картофелины и сплюнул. Внутри клубень был желтый, как желток. – Чудно: такая отличная картоха среди этого дерьма.

– Да.

– Так что скажешь, Юн? Юн прокашлялся.

– Я думаю, надо платить мне за это, – сказал он и спрятал руки за спину, чтобы не казаться воинственным.

– Платить? У тебя же пособие!

– Это правда, тут не поспоришь.

– И никогда раньше я тебе не платил!

– Не платил.

– А теперь что стряслось?

– Не знаю… Но я подумал: вдруг ты мне заплатишь?

Крестьянин недоверчиво посмотрел на него. Запустил картофелиной в стену силосного бункера, и она расплющилась всмятку.

– Никто не требует денег за то, чтобы искать овец, – зло сказал он. – Так?

Да, Юн вынужден был признать, что это полная бессмыслица, но все-таки…

– И никто не платит за это, да?

– Да.

– Ну так что?

– Значит, не заплатишь.

Пока шли переговоры, Юн в основном смотрел в землю. А теперь бросил взгляд в сторону, на поля.

– Все как всегда, – промямлил он и почувствовал тяжесть во всем теле: видно, действие таблеток еще не кончилось.

– Что ты сказал?

– Все как всегда. В прошлом году и в позапрошлом. И в этом помогу.

Карл тяжело кивнул: вот развел тут философию…