Чистая кровь - [27]

Так что я, включив только тусклые подфарники, аккуратно и осторожно вывел "Ауди" на улицу, открыл усадебные ворота и доехал до ржавого пикапа, перекрывающего наш проулок.

Озираясь, вылез из дедовой машины, пересел в пикап (опять чуть не выдавший меня дверным скрипом), завёл его, к своему удивлению, с пол-оборота, и отогнал за пределы проулка, где и бросил.

"Ауди", негромко ворчащий дизелем, уже прогрелся к тому времени.

И я плавно и неторопливо вырулил на окружную дорогу.

Меня беспокоило только то, что я не спал уже почти сутки. Как бы из-за этого не поиметь проблемы на наших-то серпантинах!

Но я решил, что гнать не буду, а если вдруг опоздаю на рейс, то и чёрт с ним.

Деньги есть пока.

Только отъехав от деревни километра на три, когда меня закрыл от неё очередной поворот, после которого дорогу уж точно не видно было ни из какой точки, я решился включить фары. Дорога пошла на довольно крутой подъем; я прибавил газу. Наконец, подъем переломился, выходя с поворотом вправо на ровную площадку — и тут мои фары высветили перегородивший дорогу полицейский мотоцикл. Я обречённо нажал на тормоз.

Перед мотоциклом стоял, освещенный жёлтым светом старых фар, Момо Браги, мой школьный друг, в полной полицейской форме, в которой он постоянно хаживал по нашей деревне. В правой руке его, судя по её положению и матовому блеску, был направленный на меня пистолет (eine Pistole, подумал я ни к селу ни к городу: "какой-то пистолет"). Левая рука была опущена, но в ней тоже что-то поблескивало.

Жест "каким-то" пистолетом был совершенно недвусмысленным: "Выходи!".

Я вышел из машины.

— Вот я тебя и поймал, Юрги. — Сказал Момо. — Так и думал, что ты сегодня ночью попытаешься сдёрнуть. А ведь бегство — признание вины, Юрги, ты разве не знал?

Я проблеял, чувствуя себя персонажем пошлого третьесортного сериала:

— Ты не понимаешь… Это совсем другое… Я ни в чём не виноват, я просто…

— Да замолчи. Ты больной ублюдок, маньяк-убийца. Нам про таких рассказывали на учёбе. Не думал, что такой найдётся среди моих знакомых. Я знаешь, о чём жалею? Что тебя будут судить. И дадут пожизненное, в тёплой камере, с телевизором и интернетом. И ты проживёшь ещё лет тридцать, а то и сорок, за счет работяг, которые платят налоги. Так что не искушай меня: подойди поближе, вытяни руки вперед и замри!

Это не могло происходить со мной. Я будто отделился от своего тела, видя себя со стороны: толстого, сутулого, нерешительного, медленно идущего вверх по склону к Момо Браги с вытянутыми вперед руками. Тот начал поднимать левую руку с наручниками (я теперь ясно видел, что это были они), а правую с пистолетом опустил, заталкивая оружие в кобуру. Мне ужасно жгло затылок, и это мешало думать и принимать решения.

Вдруг из тёмного неба сверху вниз, вправо от нас, совсем близко сверкнула толстая извилистая молния, стремительно нырнув в ущелье, и тут же громыхнул, забив мне уши, пушечно-сильный гром.

И тут я жалко сомлел, потерял, видимо, сознание: взор мой заволокло тьмою, и я перестал что-либо чувствовать.

Очнулся я лежащим ничком, ощущая боль и дискомфорт в разбитом носу. Оттолкнулся ладонями от бетона дороги, поднимая голову — и увидел в метре от себя лежащего лежащего навзничь Момо Браги с головой, повёрнутой под таким углом к туловищу, который у живого человека невозможен.

Даже не успев ни о чём подумать, я с кряхтением, преодолевая боль и слабость, поднялся на ноги. Момо при этом не ожил и не пошевелился.

Сзади я услышал скрип и хлопанье автомобильной дверцы, и приближающееся хриплое дыхание, а потом неровные шаги. Обернулся — это был дед. Ещё бы, подумал я, двое меня пасли — оба меня достали.

Дед выбрался на площадку (при этом, в отличие от меня, не запыхавшись), покрутил головой и спросил:

— Это ты его или она?

Я не понял вопроса, но дед, ещё раз оглядев меня и тело Момо, сделал вывод:

— Она, конечно, куда тебе…

Помолчал и добавил:

— Ты везучий. Ещё бы километр, и ей бы не достать. А если б он тебя не в деревню потащил, а в столицу, там из тебя бы тебе же верёвку сплели. Ты ж ни на что не годен, ни соврать, ни отбрехаться.

Мне нечего было на это сказать: дед был прав. Попади я в тиски правосудия — любой следователь, работая на косвенных уликах, выставил бы из меня настоящего маньяка. Я и сам в последние дни сомневался.

Тут снова ослепительно сверкнуло, но на этот раз за горою; гром был сильным, но не таким оглушительным.

Дед посмотрел вверх и сказал:

— Помогает она. Сейчас дождь польёт, надо здесь заканчивать и убираться.

— Подожди, а… с ним что? — Я кивнул на тело Момо. — Его же искать будут, а тут следы от меня…

— Сейчас свалим его в ущелье, все решат, что он по грозе не справился с мотоциклом. Тут часто на двух колёсах гибнут, видел, небось, часовенки. А следы твои гроза замоет.

Дед был совершенно спокоен, будто проделывал это не раз и не два. Он взял Момо Браги за ноги и потащил к обрыву.

— Что стоишь, помогай! Поднимай его за голову, а то и правда следы останутся!

Против своей воли, против своих убеждений, против своего характера — я послушался. Голова Момо была как будто отдельной от туловища, которое повисло на коже и жилах и не хотело подниматься. Дед заорал на меня, чтобы я брался за плечи — и я взялся; тело удалось поднять. Вдвоём мы подтащили его к невысокому парапету над подпорной стенкой — за которым метров на тридцать темнел жуткий обрыв, журча понизу речкой. Журчание это меж тем заметно усилилось за последние минуты, превращаясь в грозный рокот.