Чистая кровь - [17]

По пути домой я думал о Елице и пещерах, и о том, что меня там может с нею ожидать.

Всё-таки у меня давно уже не было женщины.

Берега нашего залива изрезаны большими и маленькими бухтами. В одной из них стоит Алунта, благодаря ей и возникшая: уж больно бухта удобна. Слева, за мысом, на котором и находится городок, в узком ущелье протекает горная речка, берущая начало в тех самых Ближних Ручьях; её русло заросло практически непроходимым густым кустарником. Весной речка превращается в страшный, убийственный поток, вынося в море накопившуюся на горных склонах в виде снега воду. Насколько этот поток действительно страшен, легко понять из того, что единственный мост через ущелье имеется в пяти километрах от его верховья. Ниже много раз пытались их строить, и в старину, и сейчас — но всё построенное сносило если не в первый же год, то максимум на пятый.

Справа от Алунты, за мысом, на котором стоят развалины бывшего нашего замка, есть бухта поменьше чем наша, и не такая удобная, поскольку она не закрыта с моря. Над ней возвышаются горушки поменьше замковой скалы, сложенные из такого же мягкого материала, что и наши. Горушки эти спускаются к морю довольно крутыми обрывами, заканчивающимися маленьким, но удобным песчано-галечным пляжем, а с другой стороны склоны более пологи и заросли кустарником и травой. Благодаря тому, что эти склоны прикрыты от морского ветра, или по какой другой причине, там оседает влага, питая растения и сбегая вниз и вправо в ещё один ручей, не такой, правда, буйный, как тот, что слева.

Там, на этих травяных склонах, наши пасут коз и овец, а чтобы не гонять их туда-сюда по горам, наделали для них кошар. Эти кошары устроены в многочисленных естественных пещерах, которыми изобилуют более обрывистые склоны, спадающие к морю. Кошара устроена просто: есть грот, он же пещера; предприимчивые пастухи стаскивают с окрестностей камни размером с голову или чуть побольше (более крупные тяжело тащить) и складывают из них стенку высотой по плечо взрослому человеку. В стенке делается проём, ему же пройти, и закрывается примитивной калиткой, связанной жилами или сыромятными шнурками из сучьев. Вот и готово овцам убежище, безопасное ночью, тёплое и сухое в непогоду.

После освобождения от турок на острове осталось куда меньше людей, чем жило раньше. Столько овец, сколько держали до того, стало уже просто не нужно: некуда их девать. Да и пасти их стало некому. Большинство кошар забросили; калитки порассыпались, а где и камни из стенок стали вываливаться.

Ещё до моего рождения этими свободными, бесплатными и при небольшом приложении труда — уютными помещениями стала охотно пользоваться молодёжь в целях уединения от взрослых. Обычно без разврата, поскольку на острове все всех знают, а нравы и ныне патриархальные, но бывало, что любовь брала своё. На этот счёт даже песни есть, о горькой любви и её трагических последствиях. Красивые, между прочим, кто по-нашему понимает.

Люди более взрослые, вдовые, а иногда и семейные, тоже освоили этот ресурс, уже без таких сложных перипетий.

Все удобные местечки известны по именам и приметам, и вряд ли можно найти в Алунте человека старше тринадцати-четырнадцати лет, который не побывал бы в каждом из них хотя бы по разу, один, в компании или вдвоём с подходящей парой.

Приглашение в пещеру от вдовой женщины было более чем откровенным приглашением к сексу.

13

Придя домой, я напоролся на деда и двух моих племянников, которых он безжалостно разносил на кухне.

Я буквально видел луч сурового осуждения, истекавший из указательного пальца деда и вонзавшийся в тощую грудь моего старшего племяша Павола. Тот стоял перед сидящим на лавке дедом, не смея поднять на него глаза. Младший, Костар, стоял рядом с братом, но вид имел отсутствующий и слегка придурковатый: было заметно, что в дедовы внушения он не вникает.

Я же, уловив пару слов, принялся к ним внимательно прислушиваться, ибо увещевания деда были незнакомыми и новыми. В нашем детстве дед ни мне, ни Консте ничего подобного не выговаривал.

— Вот скажи мне, Павол, зачем тебе новый айфон? У тебя же есть прошлогодний.

— Ну, если у меня не будет самого нового, меня все будут считать лохом.

— Все — это кто?

— Это у кого будет новый.

— А он есть уже у кого-то?

Павол замялся.

— Ну… Пока нового ни у кого нет. Его ещё продавать не начали. Послезавтра начинают.

— Значит, тебя пока никто не может считать лохом?

— Ну деда… Если у меня новый будет не у первого, то все будут.

— Хорошо. Скажи, а много в школе тех, у кого есть такие айфоны как у тебя?

— Ну… Никис Бобев, Хаджизакис Лека, Лина Варезис… Ещё, может, кто…

— То есть во всей школе, где в твоих классах сорок человек, такие айфоны есть у троих или четверых?

— Ну и что! Сейчас же новая модель!

— И ты говоришь, что если у тебя первого не будет эта новая модель, то тебя будут считать лохом?

— Да!

— Эх… Как же ты меня, Павол, огорчаешь… Я-то думал, ты Триандес. Настоящий Триандес, какие здесь правили тысячи лет, чьё слово и сейчас здесь на острове много значит. А тебя, получается, может любой приезжий албанец, который тут и двух лет не прожил, считать лохом. И ты с этим согласишься…