Чингиз Айтматов - [21]

« Так вот комсомол послал меня учить ваших детей. А для этого нам нужно какое-нибудь помещение. Я думаю устроить школу, с вашей помощью, конечно, вон в той старой конюшне, что стоит на бугре. Что скажете на это, земляки ?

Люди засмеялись, как бы прикидывая в уме, куда он гнёт, этот пришлый? Молчание прервал Сатымкул-спорщик, прозванный так за свою несговорчивость.

— Ты постой, парень, — проговорил Сатымкул, прищуривая глаз, словно бы прицеливаясь. — Ты лучше скажи, зачем она нам, школа ?

— Как зачем ? — растерялся Дюйшен.

— А верно ведь! — подхватил кто-то из толпы.

И все разом зашевелились, зашумели.

Кровь схлынула с лица Дюйшена. Обрывая дрожащими пальцами крючки шинели, он вытащил из кармана гимнастёрки лист бумаги, сложенный вчетверо и, торопливо развернув его, поднял над головой:

— Значит, вы против этой бумаги, где сказано об учении детей, где поставлена печать Советской власти? А кто вам дал землю, воду, кто дал вам волю ? Ну, кто против законов Советской власти, кто ? Отвечай!

Он выкрикнул слово “отвечай ” с такой звенящей, гневной силой, что оно, как пуля, прорезало теплынь осенней тиши и, словно выстрел, отозвалось коротким эхом в скалах. Никто не проронил ни слова. Люди молчали, понурив головы».

В этом своём фанатизме Дюйшен трогательно-смешон, когда он с вязанкой курая на спине тащится к заброшенной конюшне, и одновременно героически-монументален. Для Айтматова Дюйшен — эпический герой и одновременно мученик, своеобразный киргизский Дон-Кихот, каким он выглядит, когда голодный и окружённый стеной непонимания пытается растолковать сельчанам амбициозные просветительские планы социализма.

Любовь и моральный долг, преданность и одиночество, бремя всевозможных предрассудков, условностей, отягощающее жизнь людей, — вот содержательная сторона этой самой историчной повести киргизского писателя. Историчной в том смысле, что ни одно произведение Чингиза Айтматова не насыщено столь же плотно, как «Первый учитель», суровой, предельно натуральной материей тех лет. В то же время грустная история любви Дюйшена и Алтынай стала как бы продолжением истории Сейита и Джамили, только в зеркальном отражении. И, быть может, именно в этом повествовании окончательно оформилось то, что стало как бы перманентной философской, мировоззренческой доминантой произведений киргизского мастера — глубокий трагизм, ощущение вечной дисгармонии бытия, мировая скорбь.

«Первый учитель» — рассказ о реальных событиях, случившихся в реальное время в реальном месте. И вместе с тем это философское раздумье над вечными темами счастья, долга и, более того, самого смысла жизни. История Дюйшена — это история покинутого человека, быть может, история забытого подвижничества. Но главное — история несчастной любви. История о том, как два человека нашли друг друга, нашли навсегда, но социум, обстоятельства никак не благоприятствовали тому, чтобы они были вместе. Это стало их трагедией.

Повесть Айтматова, при всём своём лаконизме и бесхитростности сюжета, чрезвычайно многослойна.

Кто для Алтынай её первый учитель? Спаситель, благодетель, первая любовь? Когда к ней, круглой сироте, собирающей кизяк, с открытой душой и улыбкой обращается Дюйшен и приглашает её учиться в его «конюшне»-школе — он для неё старший товарищ и просто славный человек. Это один уровень отношений. Затем он добивается того, чтобы её отпустили, она поступает в школу, и тогда Дюйшен уже не просто первый учитель, но едва ли не идеал личности. Для любви пока места нет, это табу, это воспрещено моралью и культурой.

Но далее по ходу повествования дорогой учитель из наставника и носителя знания превращается в кого-то вроде старшего брата, а затем и в красивого молодого мужчину. Наиболее остро этот сдвиг ощущается, когда Дюйшен, не дающий против воли отдать замуж Алтынай, становится жертвой свирепого избиения. Тут он предстаёт рыцарем, настоящим джигитом. Наконец, он — спаситель, вызволяющий её из рук насильника-мужа.

Исключительным драматизмом и глубокой символикой насыщен эпизод, в котором несчастную Алтынай, обесчещенную и оболганную, Дюйшен оставляет у небольшого водопада — привести себя в порядок:

«— Алтынай, я не сумел уберечь тебя, прости меня, — сказал он. А потом взял мою руку и поднёс к своей щеке. — Но если ты даже простишь меня, я сам никогда не прощу себе этого...

Я зарыдала и припала к гриве коня. А Дюйшен стоял рядом, молча гладил мои волосы и ждал, пока я наплачусь.

— Успокойся, Алтынай, поедем, — сказал он наконец. — Послушай, что я тебе расскажу. Третьего дня я был в волости. Ты поедешь учиться в город. Ты слышишь?

Когда мы остановились у звонкой светлой речушки, Дюйшен сказал:

— Сойди с коня, Алтынай, умойся. — Он достал из кармана кусочек мыла. — На, Алтынай, не жалей. И забудь обо всём, что было, и никогда не вспоминай об этом. Выкупайся, Алтынай, легче станет. Ладно?»

Наверное, поклонник Фрейда нашёл бы в этой сцене, как и во всей повести, массу скрытых намёков. Но Айтматову-художнику, если уж говорить о культурных ассоциациях, куда ближе Хемингуэй с его эстетикой «айсберга», когда ограничиваясь лаконичными штрихами, многое опускаешь в расчёте на воображение читателя. Так и строится рассказ об отношениях между учителем и ученицей. Безусловно, их связывают глубокие чувства, но вслух о том не говорится ни слова. Называются эти чувства любовью и любовь эта трагична, ибо слишком много было на их пути различных преград и запретов: учитель и ученица, национальные предрассудки, насильно выданная замуж женщина, поруганная девственница и многое иное.