Чингисхан. Великий завоеватель - [14]
Как было выше сказано, государство Цзинь старалось ослаблять своих кочевых соседей, сея между ними раздоры и междоусобия. В исторический момент, о котором идет речь, цзиньский император, признав, что в результате означенной политики его северозападные соседи, когда-то могущественные татары, достаточно ослаблены, решил окончательно сокрушить их вооруженной рукой, пригласив к участию в предстоящем походе Тогрул-хана с тем, чтобы он ударил в тыл татарскому войску, в то время как с фронта оно будет связано цзиньской ратью.
Темучин, рассчитывая воспользоваться этим случаем для отомщения татарам за смерть своего отца, сумел склонить Тогрул-хана к согласию на сделанное цзиньцами предложение, приняв сам в качестве союзника кереитского вождя деятельное участие в открывшейся кампании.
Татары были разбиты наголову цзиньцами и монголами; вожди их были захвачены и перебиты, а племя окончательно лишено самостоятельности и поделено между монгольскими племенами. Татары остались навсегда в подчинении у монголов и дошли до России в монгольских войсках Батыя,[53] внука Чингисхана, откуда и пошли ходячие выражения «нашествие татар», «татарское иго» и т. п.
В числе причин, содействовавших этому первому крупному военному успеху Темучина, необходимо отметить тщательную тайную разведку, заблаговременно по его распоряжению произведенную во вражеской земле и войске. С этого времени такая разведка становится неизменным элементом успехов монголов во всех последующих веденных ими войнах.
За помощь, оказанную цзиньцам в походе на татар, Тогрул-хан и Темучин получили почетные звания: первый от цзиньского императора титул Ван-хан; второй от цзиньского министра Ченсяна, ведавшего пограничными делами, звание «Чжаохури», что по объяснению комментаторов древних источников означает «полномочный степной комиссар на границе». По этому поводу необходимо заметить, что род Темучина номинально всегда признавал над собой сюзеренную власть цзиньского императора и что сам он как дальновидный политик до поры до времени мирился с этим подчинением, будучи доволен и тем, что в данном случае разом обработал два дела: оказал услугу своим мнимым, но все же сильным повелителям и покончил с заклятым и опасным врагом.
В походе против татар Темучин познакомился со многими вождями и, начальствуя над организованным уже, хотя и немногочисленным войском, имел случай проявить свои военные дарования. К этому же периоду его жизни относится его вторичная встреча со своим сородичем и другом детства Джамугой. Еще с того времени они считались названными братьями. Джамуга был человек умный, энергичный, пользовавшийся немалым влиянием среди своих сородичей. После этой встречи дружба молодых людей возобновилась, и они решили жить в одном стойбище, что и продолжалось полтора года.
За это время из обмена мыслями со своим другом и с иными видными представителями монгольской аристократии у будущего Чингисхана окончательно выработалось в основных чертах его мировоззрение. В то время как Джамуга интересовался судьбами простого монгольского народа и все больше проникался демократическими идеями, у Темучина сложилось строго аристократическое мировоззрение. Его властная натура стремилась к владычеству, почету и авторитету среди монголов, которых он, правда, мечтал возвеличить и прославить победами, но под водительством лучших людей народа и с ним самим во главе как преемником славных Кабула и Хотулы ханов.[54]
Эти его мечты явились не по внезапному наитию: они были издавна взлелеяны в тайниках его души. Надо заметить, что Темучин был человеком глубоко религиозным, верующим в предопределение Вечно Синего Неба — Мёнкэ-Кёкё-Тенгри. Он видел перст Провидения в том, что жизнь его два раза была спасена, по его мнению, чудом. Первый раз это случилось, как мы видели, при избавлении его из рук тайчиутов; другой раз он таким же чудесным образом спасся при вышеупомянутом нападении, произведенном на его стойбище меркитами, когда была уведена его жена. Он тогда ускакал на гору Бурхан-Халдан и укрылся в чаще, где его тщетно искали триста погнавшихся всадников. Когда опасность окончательно миновала, Темучин девять раз преклонил колена, принося Мёнкэ-Кёкё-Тенгри свою благодарность за чудесное избавление, и избрал эту гору-спасительницу местом своего последнего упокоения, что и было исполнено после его смерти.
В «Изречениях» Чингисхана, о которых будет подробно сказано в главе VI, приведен еще третий случай чудесного спасения его от смертельной опасности… «Прежде того, как сел я на престол царства, — говорится там от его лица, — однажды ехал я один по дороге: шесть человек, устроивши засаду на проходе места, имели покушение на меня. Когда я подъехал к ним, я, вынув саблю, бросился в атаку. Они осыпали меня стрелами, но ни одна не коснулась меня. Я предал их смерти саблей и проехал невредимо».[55]
Кроме того, большую роль в развитии мировоззрения будущего Чингисхана сыграли разные распространенные среди монгольского народа, живо помнившего свое славное прошлое, поверья, предсказания и т. п. о появлении в скором времени вождя, который должен восстановить блеск монгольского имени. Эти циркулировавшие слухи доходили, конечно, и до Темучина и усиливали в нем веру в его предопределение. Об одном из таких предсказаний его сподвижник, знаменитый впоследствии полководец Мукали, довел до сведения Темучина в следующих выражениях:
