Чифирок - [3]

Печурка вновь задышала жаром и высушила слезы. Дырку от выстрела он прикрыл войлоком, присел на корточки подле печурки и старался унять дрожь в руках, поминутно потирая их. Задымилась засаленная телогреечка, ватные тонкие штаны, а он все не мог согреться, унять дрожь. Казалось, что не кровь, а спирт, принесенный с мороза, застыл у него в жилах, холодом и ужасом во всем теле.

На рассвете лошади вернулись. Не было одного старого меринка. Несмотря на утрату, Чифирок радовался, как ребенок:

— Паря… Гнедой мой… Паря, друг мой, — дышал он горячим лошадиным потом и шептал ласково. — Товарищ мой верный. Пришел, привел лошадок. Не бросил старика погибать в тайге.

Чифирок никогда не бил лошадей. Не водилось такого за ним. И лошади верили этому маленькому человеку. У другого каюра совхозные лошади, привыкшие к вольному выпасу, иногда в начале лета разбегались. Гнедой принадлежал экспедиции. Могучий жеребец умел подчинить себе и приручаемых каждое лето Чифирком вольных якутских лошадок. От него они не отходили ни на шаг. Приходила осень и Чифирок сдавал лошадей на центральную усадьбу совхоза. Лошади из-под его руки были настолько хорошо обучены и приручены, что якуты-коневоды оставляли их при себе для нужд в хозяйстве. А приходила весна, он опять приезжал в Оймякон за молодняком. Объезженную лошадь, как задранного волками меринка, редко удавалось заполучить. Да он и не просил. Сила гнедого жеребца да его, Чифирка, ласковое обхождение быстро ставили вольных лошадок в рабочую связку.

2

Около двух часов Чифирок двигался по долине большой реки. Впереди лежала еще добрая сотня километров до жилья. Он не спешил. День с утра выдался морозный, с белесым синеватым небом. Первородный снег слепил глаза, терпко пахло гниющим листом, корой древесины. Звериная тропа, набитая на переходах, едва приметная под снегом, петляя, тянулась по краю обрывистой полки над рекой. Синеватая дымка хоронилась среди лесов. Молодой снег всполохами играл под солнцем сквозь морозную дымку. Щедрое тепло октябрьского светила, быстро разогнало утренние туманы и парное тепло. Каюра начало морить в сон. Чифирок не сразу обратил внимание на гул, пролетающего где-то за сопками, вертолета. Сообразив, что может разжиться куревом, он поспешно выхватил из вьюка ракетницу и выстрелил. Красную искру в голубом небе с вертолета заметили: зов на помощь по таежным законам. Гул и хлопанье винтов стали раскатистее, громче. Вертолет шел низко над долиной, высматривая человека, который позвал, бедствуя в такой глуши, вдали от поселков и дорог. Сверху были хорошо различимы лошади и с ними человек в тулупе. Сделав круг, вертолет завис над речной косой. Чифирок подбежал к выскочившему механику.

— Дай закурить! Закурить дай! — заорал он что есть силы.

— Чего тебе?! — изумился механик.

— Закурить! — орал ему на ухо Чифирок. — Курево кончилось. Волки лошадку съели!

— Какую лошадку?! Я тебе дам сейчас закурить! — сгреб механик Чифирка за ворот телогрейки. — Вертолет идет по санзаданию, а он его сажает! Закурить взять!

Чифирок вывернулся из цепких рук механика и отскочил к лошадям. Механик откричался в открытый боковой фонарь командиру о причинах посадки. И тот, смеясь, подал пачку сигарет.

— Под лесину положи, а то унесет! Под валежину сунь… — не поверил в удачу Чифирок.

Механик догадался. Сунул пачку под сухой плавник на косе, показал беззлобно кулак Чифирку и нырнул в вертолет.

Вертолет снялся и исчез за кромкой леса.

— Теперь живем, паря! — Закурил сигарету Чифирок. — Теперь дойдем, шутя, до базы.

Пять суток радист с базы партии следил в эфире за Чифирком. Но тот на связь не выходил. К концу шестых суток, уже в сумерках, раздались знакомые матерки. Каюр костерил и гнедого, и начальство, за то, что до него нет никому дела, и никто не встречает. Накинув бушлат, радист Савелий вышел из домика. Чифирок подобрел при виде живой души, поздоровался. Савелий помог ему развьючить лошадей, снести имущество под навес, где лежали мешки с овсом.

— Где народ-то? Чо, база пуста? Геологи наши где, бичи?

— Все в поселке. Ликвидируют партию.… На связь, почему не выходил?

Вопроса Савелия Чифирок будто и не услышал. Сообщение о ликвидации партии сквознячком обдало душу. Тоска, от которой он устал в одиночестве среди тайги, вновь охватила своей неспокойной завистью о мечте побыть среди нормальных людей. Спешил к людям душу отогреть. Представлял, что вот он приедет — событие целое! Мужики будут радостно похлопывать его по плечу, тискать ладонь, потянут с разговорами к столу. С устатку не грех будет и спиртом погреться. А потом — всю ноченьку разговоры, планы на будущее, мечты об отпуске, воспоминания минувшего. И так, до утра. Выспится. В тепле, в нижнем белье в простынях, на нарах. Ах, хорошо-то как жить! За лошадьми не надо смотреть. Овса и без него дадут. База пустая?! Один полусонный радист. «На связь, почему не выходил?» Смешно. Больно он, Чифирок, кумекает в обращении с радиостанцией? Топограф сбежал…

Пока Савелий соображал на стол, Чифирок разделся до байкового белья. Натянул сухие валенки радиста и подсел к столу. Осмотрел свои замурзанные руки, черное от палаточной копоти лицо в осколок зеркала. Вздохнул и пошел к умывальнику. В избушке для него душновато без привычки. Крепкие стены, нагромождение аппаратуры, позвякивание капель в таз, тихая музыка из приемника, стол, заваленный Савелием свежими огурцами, холодной вареной олениной, чесноком, луком и мягким хлебом — все это умиротворяло и как бы отодвигало в далекое прошлое пять морозных суток в седле, проведенных в одиночестве среди снегов и гор. И вспомнилась весна, когда на базе жило полно народу. Когда ждали с нетерпением вертолет для выброски. И прощались в спешке до осени. А осень пришла и «здравствуй» сказать некому.