Чифирок - [2]

Пришедшая не ко времени сентиментальность отвлекла, успокоила Чифирка. Впереди открылась излучина ручья. Там сопки сближались и дальше резко, будто повздорив, стремительно вытягивались в хребты, опоясавшие широкую долину, лежавшую в лесах далеко внизу.

Порывы ветра ослабли. Снег падал медленнее и реже, нагрузистее. Низкий вал землистых облаков протаскивало стороной. Часов на руке у Чифирка нет, но все вокруг подсказывало: скоро накроет ночь. У излучины он решил переночевать. Силы покидали, ноги не держали. В молодости за тридцать километров на прииск за спиртом бегал, хоть бы хны. Сегодня и пяти километров не прошел, а вымотался так, будто всю свою жизнь от рождения и до этого дня шел…

Из-под телогрейки, перепоясанной куском подпруги, шло сонное тепло давно немытого тела. Шерстяной подшлемник, какие выдают на шурфовке, отсырел по краям от жаркого дыхания. Верх запорошило снегом, сгладились изгибы и морщины закатанного вовнутрь материала, отчего шапка стала похожа на «боярку».

На излучине ручья ягель примят, лежит клочками. Дикие олени копытили. Следы лап. Следом прошли волки.

Чифирок выбрал место для палатки, привязал гнедого, снял вьюки и принялся за устройство жилья.

Через полчаса лошади остыли, стегна их закуржавели. Чифирок стянул вьюки. Пустил лошадей, гнедого же отвязывать не стал: от вожака далеко не уйдут. Груз и седла накрыл брезентом.

Малиновый бок жестяной печки упруго отжимал холод в углы палатки. Закипел, заприплясывал крышкой чайник. От доброй жмени «индийского» прошел банный дух. Суета по хозяйству, благоустройство, грядущая ночевка мало напоминали Чифирку о том, что он один у черта на куличках. Привычка. Но когда он прилег на спальный мешок, когда пристроил кружку с чаем рядом со свечкой, он остро ощутил пустоту и тоску. И если раньше существовал мир тайги, где привычно жилось. Сейчас он понимал, что и в тайге не спрятаться от себя. В минуты покоя, одиночество как бы подчеркивало всю безысходность его жизни: так жил вчера, живешь пока в этой палатке, но все это исчезнет завтра. Годы…

Желание хлебнуть крутого напитка он всегда сдерживал долго, наслаждался своим нелепым порывом, терпением, тщательно водил чайной ложечкой. И когда желание переходило в горьковатый сухой привкус на губах, делал первый маленький глоток. В этот вечер он сделал так же, как и прежде. «А ведь и точно, — Чифирок. Чудишь, паря? Нет бы, напиться, жадно, по-человечески, когда мучает жажда. Нет, даже здесь, наедине…» Чифирок всегда был терпеливый до жизни. Всегда. Даже наедине. Прикуренная от свечи папироса, дурно, как его мысли, отравила привкусом парафина.

Курево у Чифирка на исходе. Без хлеба он мог обойтись, без воды, но без табачного дыма тошно. Куда хочешь, за табаком побежит.

Осень застала геофизиков на гольцах. На табак издержались. Ждали вертолет. Чифирок повскрывал в старых палатках полы, насобирал окурков, чем и перебивался до прихода вертолета. Но и с приходом вертолета жизнь веселее не стала: папирос не прислали. У механика и выпросил две пачки. И вот они кончились. Топограф Сормин, оставленный начальством для перегона лошадей, улетел с тем же вертолетом, сославшись на болезнь. Сказал: жди замену, с ней и курево. А куда ждать? Снег вот-вот ляжет, и лег. А он: «жди». Сам не захотел ждать, трястись в седле на лошадях двести верст, морозиться, болезнь себе придумал. Сбежал топограф Сормин. Бросил Чифирка в тайге.

Чифирок встрепенулся: оказывается, задремал. Как-то там лошади? Натянул валенки, телогрейку, выполз из палатки. Пустил в кромешную темноту ракету. Лошади не шелохнулись. Едва заметно, головами покачивали, вздохам в такт. Снег прекратился. Похолодало. И Чифирку стало ясно: осень повстречалась с зимою именно в эту якутскую ночь, хотя по календарю кончался октябрь.

В спальный мешок Чифирок залезать не стал. Нужно посматривать за лошадьми, подкармливать печурку дровишками. Но усталость взяла, и он, двигаясь во сне к остывающей печурке, проспал около часа. Но что-то страшное, далекое, из детства, ворвалось в сон. Минутой назад он видел себя идущим по заснеженному полю, среди которого одиноко стоит старая высохшая береза. Видел себя мальчишкой, идущим в школу с пещуром на холщевой лямке через плечо. Мать положила в холщовый мешочек к книжкам, краюшку ржаного хлебушка и малюсенькую дольку сала, которые обычно по приходу в школу требовал на высокую кафедру учитель. Требовал не для себя, а для того, чтобы урок был усвоен. Даст задание, выполнишь, ответишь, тогда и получай назад свою пайку. Видел себя идущим по полю из школы, по которому ни разу в жизни не ходил наяву. Видел себя. И серую стаю. Волки в поле. Бегут стремительно от далекого колка. Временами исчезая в весенних зажоринах. И он убегает от этой стаи. Стремится к дереву, задыхается во сне. Вожак настигает и бьет хвостом по ногам. Но он устоял, только бы успеть к дереву, только бы не упасть… Стая промчалась мимо жертвы. Проснулся Чифирок от страшной слабины в коленях, от дрожи, от холода, от… волчьего воя! За палаткой храп, треск ломающегося сухого дерева, к которому привязан гнедой жеребец. Не соображая, что делает, Чифирок выстрелил из ружья на звук прямо через брезент. Нащупал ракетницу и выполз из палатки. Пружинисто встал. Затрещала, рассыпая искры, яркая зеленая ракета, высветилась полянка. Лошадей нет! Оборванный конец веревки насмешливо мелькнул и исчез в ночи. От бессилья Чифирок заплакал. Заплакал тихо, по-стариковски. Давшие слабину ноги не держали, и он, на четвереньках, ползком забрался в палатку.