Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - [142]

– В чем же дело-то? – заинтересовался государь.

– Происшествие, Ваше Величество, такое странное, что я склонен думать, что старик Грин в Одессе серьезно заболел умственным расстройством. В Ведомстве учреждений Императрицы Марии получено донесение начальницы одесского института княгини Нарышкиной, в котором она жалуется, что адмирал Грин угрожает выслать в 24 часа из Одессы ее, всех ее институток, а самый институт разнести по камешкам.

– Что за чепуха! – воскликнул государь. – Не сошла ли с ума сама княгиня Нарышкина? Не дальше, как вчера, у меня на докладе министр внутренних дел не мог нахвалиться одесским градоначальником за то умение, быстроту и такт, с которыми ему удалось ликвидировать там забастовку рабочих! Я не сомневаюсь, что тут кроется какое-то чудовищное недоразумение.

– Но как быть с княгиней, Ваше Величество? Она грозит прошением об отставке, если адмирал Грин будет продолжать градоначальствовать в Одессе.

– Подождите немного, – сказал государь, – я сейчас переговорю с министром внутренних дел.

Через минуту император держал у уха телефонную трубку:

– Я ни минуты не сомневался, что тут какое-то чудовищное и глупое недоразумение, – сказал он в трубку. – Благодарю вас, Петр Аркадьевич. Я думаю, что нам не будет стоить большого труда уладить этот конфликт. До свидания.

Государь повесил трубку.

– Ну вот, – повернулся он к министру двора, – как я и думал, тут произошло глупейшее недоразумение. Министр внутренних дел только что получил от самого Грина письмо, в котором он подробно излагает всю эту историю. Оказывается, адмирал, не зная в лицо княгиню Нарышкину, принял ее за какую-то Блохман, содержательницу тамошнего притона, которую он вызвал к себе специально для разноса за очередной скандал, и по ошибке вместо этой самой Блохман разнес княгиню. Ну, вы нашего адмирала знаете и можете, конечно, себе представить, что он там наговорил бедной княгине. – Государь снова весело рассмеялся. – Хуже всего в этой истории то, что княгиня так обиделась, что когда после ее отъезда недоразумение разъяснилось, и адмирал поспешил к ней, чтобы объясниться и принести свои извинения, то она не пожелала его принять. Но мы это поправим. Я совсем не желаю из-за какой-то там Блохман лишаться такого градоначальника, как адмирал Грин, или такой начальницы, как княгиня Нарышкина.

Государь на некоторое время задумался и, нахмурившись, уставился в одну точку стола. Но вскоре лицо его вновь просветлело, и он прибавил:

– Вот что, граф: напишите адмиралу письмо и попросите его еще раз съездить к княгине с извинениями, прибавив, что вы уверены, что теперь она, наверное, его примет. Одновременно напишите и княгине и скажите ей, что мне известна вся эта печальная история, что я выражаю ей свое сочувствие и прошу ее принять адмирала, выслушать его объяснения и, поняв старика, простить его.

Происшествие на острове Нукагива

I

Висели эти черные мраморные доски в старой церкви Морского корпуса в память Павла Исповедника, с лаконическими надписями даты, имени и фамилии бывшего питомца этого гнезда Петрова и обстоятельства, при котором он отдал жизнь за веру, царя и отечество.

Много их накопилось, этих досок, за более чем двухвековую жизнь этого гнезда. Все стены церкви были ими увешены. Тускло поблескивали золотом при мерцающем свете неугасимых лампад эти надписи, и за лаконизмом каждой из них скрывались драма и когда-то обильно пролитые человеческие слезы. Были имена, по которым некогда плакала вся Россия, как Нахимов, Корнилов, Истомин, но большинство – мало кому ведомые Петровы и Ивановы, по которым плакали в глухих дворянских гнездах где-нибудь в Тамбовской или в Тульской губерниях, или в скромных домиках Васильевского острова и Петербургской стороны. Косточки их давно начисто обглоданы лакомыми до человеческого мяса обитателями морских глубин всех широт и долгот, закрылись навсегда и плакавшие когда-то по ним глаза, и лишь черные доски на стенах церкви Морского корпуса напоминали о тех, кто душу свою отдал за други своя.

Где только и при каких только обстоятельствах не гибли русские моряки! То в одиночку, то группами, а то и целыми кораблями, то в сражениях, в громах войны, то в мирное время, на не менее страшных, нежели неприятельские пушки, рифах и отмелях.

Вот список всего офицерского состава клипера, без вести пропавшего в Индийском океане. Вот, тоже, линейного корабля, взлетевшего на воздух от удара молнии па Кронштадтском рейде. А там, дальше, другой корабль, разбитый в ненастную осеннюю ночь бурунами на страшных отмелях Скагеррака. Вот единственный офицер, он же и командир тендера «Струя», пошедшего ко дну на новороссийском рейде, в страшную зимнюю пору, под тяжестью нараставшего на нем льда, после отчаянной борьбы за спасение человеческих жизней и корабля.

Это была страшная и трогательная гибель!

В глуши тамбовского имения недолго после этого происшествия смеялись глаза на милых лицах женщин в чепцах и ребронах, ибо скоро, по тогдашнему времени, дошла туда страшная весть о гибели «Струи» со всем своим экипажем: тендер был поднят со дна неглубокой бухты сейчас же, как только стихла буря. На его палубе лежала небольшая группа примерзших друг к другу тел. Кое у кого в руках были топоры и ломы, которыми они обрубали и скалывали лед. В этой группе, на самом низу, лежало тело командира; на нем лежал матрос, видимо, желавший прикрыть своим телом от ледяного дыхания боры и согреть упавшего в изнеможении и коченеющего от невыносимого холода своего капитана.