Четыре туберозы - [66]

Редко разве промелькнёт имя Бальмонта, и обрадуешься душой, но, к сожалению, видишь его на страницах журналов. Минский, Мережковский и г-жа Гиппиус, после прекращения «Северного вестника», не печатались долго нигде и появились снова лишь в этом году в новшествующем «Мире искусства» и в марксистском «Начале». Сологуб печатается лишь в мелких газетах (стихи его едва ли не в одной «Петербургской жизни»). В. Брюсова, которого я так люблю за его смелые стихотворения, можно сыскать только в одной южной газетке («Южное обозрение» 1899 г.). Читая сборники В. Брюсова, я почувствовал его сильный и первобытный талант, но наверно и его заклевали наши присяжные критики, как заклёвывают они весь цвет нашей родной поэзии.

Видно, такова судьба русской поэзии!

Стоит ещё вспомнить грозный рёв наших журналов, когда появилась первая книжка «Русских символистов» (Брюсов и Миропольский, а к ним ещё после присоединились и другие). Сколько оскорблений они вынесли, одному Богу известно! Площадная брань была только цветочками, об остальном лучше не говорить.

Вспомните ещё первый сборник Добролюбова, и как смели над ним глумиться жалкие фразеры!

Успокойтесь, ревнители, — больше он не пишет. Вы доконали его, лишили Россию мощного поэта.

А кто главным образом гонители отечественной поэзии?

Громче всех кричат журналы именно «либеральные».

Разве это не поношение, что та партия, которая усердно ратует за прогрессивные идеалы, с диким воем бросается на всякого, кто смеет думать не по её, т. е. думает «либерально», возводит нетерпимость в систему и хотела бы восстановить инквизицию, чтобы задушить свободное слово.

Разве бывает консервативный либерализм?!

Научитесь, наконец, гг. либералы, различать два понятия: «народное хозяйство», которое само по себе, и «поэзию», которая, в свою очередь, сама по себе и ничего общего с другими науками и искусствами не имеет.

Подумайте, постарайтесь разгадать эту загадку. Авось удастся!

Вот немногие, но вполне достаточные данные, чтобы ярко осветить положение современной русской поэзии.

Я думаю, что после всего вышеприведенного никто не станет со мной спорить, если я выскажу мнение, что поэзия для большинства интеллигентных людей теперь не нужна: они от неё совершенно отвыкли, не успев привыкнуть. Но, по крайней мере, не след им вместе с тем неистовствовать на пушкинских торжествах и чествовать при этом вернее самих себя, а не Пушкина.

Это позорно! Будьте хоть откровенны в своём охлаждении к поэзии.

Думаю, что мне сказать больше нечего, и смело отдаю свой сборник немногим друзьям поэзии, которые еще где-то существуют, в чём я уверен.

Москва, июня 22-го 1899 года

«Тихо брезжит луч денницы…»

Тихо брезжит луч денницы

На последние страницы

Одинокого труда.

Улетают чары ночи

Воспалённо смотрят очи… —

Но куда?!

«Поблекли весною цветы…»

Поблекли весною цветы,

Увяли вблизи ароматных полей,

Не знавши лобзаний весенних лучей.

Поблекли весною цветы!

Эфир не ласкал их в тиши.

Надь ними не плакал ночной соловей.

Под мрачною тенью бесстрастных ветвей

Эфир не ласкал их в тиши.

Им лучше теперь умереть!

Они не изведали пламенных грёз,

Любви быстролётной, надежды и слёз.

Им лучше теперь умереть!..

ДАВНО СВЕТИЛЬНИК МОЙ УГАС

Давно светильник мой угас.

Давно усталыми крылами

Летела ночь над нами.

Я спать не мог —

То было ночью в час.

Быть может, думал я о Вас,

Быть может, я шептал проклятья.

Кому? Зачем? Могу ли знать я:

Тот миг ночной далёк —

То было ночью в час!

То было ночью в страшный час!

В бреду безумных сновидений

Вокруг вставали тени

И шли ко мне —

То было ночью в час.

Давно светильник мой угас.

Вокруг меня невнятный ропот,

Забытых уст влюблённый шёпот

Звучал во тьме —

То было ночью в час.

В такой безумно-страшный час

Меня манил могучий демон,

Казался горд и нем он.

Я шёл за ним —

То было ночью в час.

Я слишком помню этот час!

Беззвучно нежными крылами

Летели призраки над нами,

Как светлый дым —

То было ночью в час.

И месяц траурный угас.

Не озаряет он кладбище,

Моей мечты жилище,

И холмик Твой —

То было ночью в час.

В унылый, страшный час

Я рыл ослабшими руками

Сырую землю под ногами,

Наш аналой…

То было ночью в час.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

В Воскресенье, в Воскресенье,

В день любви и всепрощенья,

Я к тебе приду.

Я разрушу смерть и тленье,

Сквозь огонь и возрожденье

Я приду.

Сон любви и избавленья, —

В Воскресенье, в Воскресенье,

В этот светлый день!

Ты же к Небу шли моленья

В Воскресенье, в Воскресенье,

В этот день.

Гимн таинственно-печальный

Прозвучит, как шёпот дальний,

Прозвучит во тьме.

Ты молитвою прощальной

Вспомни в грёзе погребальной

Обо мне.

Улетят твои сомненья

В Воскресенье, в Воскресенье,

Как летучий флёр.

И во мраке заблужденья

Ты увидишь смерть и тленье:

Свой позор…

И приду, приду как тень я,

Ты же к Небу шли моленья

О душе своей.

В Воскресенье, в Воскресенье

Позабудешь Ты сомненья

Средь теней…

ГРОМАДНЫЕ ПТИЦЫ

Лишь только дрожащие тени

Проснутся над зыбью пруда,

Я, полон живых сновидений,

К кладбищу ступаю — всегда.

Мне кажется, словно с тенями

Тогда я как брат говорю

И шорох растёт меж кустами

И речь повторяет мою.

На ветвях громадные птицы

Застыли, как тени теней;

И дремлют устало гробницы

Под чёрною тенью ветвей.

И я, проходя меж гробами,