Четыре Призрака из «Гамлета» - [12]

Если кто-то из нас переживал, что Призрак может переврать слова или невнятно пробормотать их под хмельком, теперь он мог быть совершенно спокоен на этот счет. Реплики прозвучали на редкость веско и эффектно. Я был почти уверен, по крайней мере сперва, что это голос Гатри, что ему удалось превзойти самого себя, создав атмосферу отдаленности, потусторонности и безнадежной отчужденности от всякого живого существа. В театре воцарилась мертвая тишина, и в то же время я чувствовал, как тихо бьются тысячи сердец, как мурашки ползут по тысячам спин… и знал, что Фрэнсис Фарли Скотт, чье плечо прижималось к моему плечу, дрожит.

Каждое слово Призрака, казалось, само было призраком и непостижимым образом повисало в воздухе на лишнее мгновение, прежде чем истаять в вечности.

Прозвучали великие строки: «Я дух, я твой отец. / Приговоренный по ночам скитаться…» — и я подумал: может быть, Гатри Бойд мертв, тело его лежит, никем не замеченное, между домом его детей и театром — что бы ни говорил Реквик и что бы ни видели все мы — и его призрак дает последнее представление. Вслед за этой мыслью, дикой и ужасной, явилась другая: эти и еще более жуткие фантазии обуревают сейчас Монику. Я знал, что должен быть рядом с ней.

И вот, пока слова Призрака срывались в темноту и парили в ней дивными черными птицами, я снова осторожно переместился на другую сторону сцены, пробравшись позади задника.

Справа от сцены все тоже застыли на месте и внимали Призраку — недвижные силуэты — не менее завороженно, чем Джон и Ф. Ф. Я сразу нашел глазами Монику: та отошла от распределительного щита и стояла, как-то сжавшись, рядом с большим прожектором, бросавшим тусклый синий свет на задник и в глубину сцены. Я подошел к ней, когда Призрак начал уходить, скользя вдоль края светового пятна, избегая лучей прожектора. Он произносил памятные последние строки еще более одиноким и потусторонним голосом, чем прежде:

Но теперь прощай!

Уже светляк предвозвещает утро

И гасит свой ненужный огонек;

Прощай, прощай! И помни обо мне.

Прошла секунда, другая, и тишина, одновременно и неожиданно, взорвалась двумя звуками: завопила Моника, а в передних рядах разразились громовые аплодисменты. Первыми, конечно, захлопали родственники и знакомые Гатри, но на этот раз их быстро поддержал весь зал.

Полагаю, это были самые бурные аплодисменты, которыми наградили Призрака за всю историю театра. По правде говоря, я никогда не слышал, чтобы ему рукоплескали: совершенно неподходящий момент для этого, как бы хорошо ни играл актер. Аплодисменты нарушили атмосферу и ход повествования.

Кроме того, они заглушили крик Моники, который услышали только я и несколько человек за моей спиной.

Сперва я подумал, что она закричала из-за меня, ведь я коснулся ее, как и Гатри, без предупреждения, по-идиотски, со спины. Но Моника не съежилась и не отпрянула, а повернулась и вцепилась в меня, продолжая цепляться, даже когда я оттащил ее вглубь кулис и Гертруда Грейнджер и Сибил Джеймсон прижались к ней, чтобы утешить, приглушив задыхающиеся всхлипы, и попытаться оторвать от меня.

К этому времени аплодисменты стихли. Босс, Дон и Джо силились доиграть испорченную сцену, а прожекторы понемногу разгорались, меняя цвет. Над Эльсинором брезжила заря.

Моника собралась с духом и быстро, шепотом рассказала нам, из-за чего кричала. Будто бы Призрак на мгновение ступил в пятно синего света, и она разглядела за покрывалом что-то похожее на лицо Шекспира. Ни больше ни меньше. В тот миг она была совершенно уверена, что это сам Шекспир, и никто иной, но позже засомневалась.

Я понял, что, когда слышишь нечто подобное, ты не отпускаешь восклицания, не приходишь в бурное возбуждение, да и в тихое тоже. Ты просто теряешь дар речи. Я трепетал от ужаса и снова злился на доску Уиджа. Я был потрясен до глубины души и одновременно испытывал детскую досаду, будто некий взрослый великан устроил беспорядок в моей игрушечной вселенной.

Похоже, Сибил и Гертруда также чувствовали что-то в этом роде. На мгновение мы словно устыдились происходящего, как и Моника, по-своему — и еще несколько человек, которые подслушали ее слова частично или полностью.

Я знал, что через несколько секунд нам придется перейти на другую сторону сцены, когда в конце первого акта опустится занавес и в зале загорятся огни. По крайней мере, я знал, что должен перейти. Но не слишком хотел это делать.

Когда занавес опустился под очередной взрыв аплодисментов в первых рядах и мы отправились на другую сторону сцены — Моника оставалась рядом со мной, и я продолжал крепко обнимать ее, — впереди кто-то из мужчин издал приглушенный крик ужаса, что встревожило нас и заставило поторопиться. Полагаю, на левую сторону одновременно пришли человек десять, включая, разумеется, Босса и всех, кто был на сцене.

Ф. Ф. и Реквик стояли в дверном проеме пустой реквизиторской и смотрели в скрытую от нас часть буквы «L». Даже в профиль оба выглядели очень испуганными. Затем Ф. Ф. опустился на колени и почти скрылся из виду, а сутулый от природы Реквик навис над ним.

Мы обступили Реквика, вытягивая шею. Я оказался в числе первых, рядом с Боссом. Стало ясно: этот Призрак никогда уже не выйдет для поклона, сколько бы его ни вызывали. А в первых рядах продолжали время от времени аплодировать, хотя в зале должны были уже загореться огни, возвещавшие первый антракт.