Четыре дня в начале года тигра - [116]

Но раз традиция не сохранила память о таких книгах, то, подходя к культуре как к истории, мы обязаны предположить, что «книг» никогда не было. «Существуют» они сегодня как еще одно из исторических суеверий. Признание этого не принижает национального достоинства, напротив, оно укрепляет его, ибо доказывает: мы взрослы в своем сознательном отношении к истории как к науке; нам, так сказать, больше незачем приравнивать упаковочную мастерскую к предприятию тяжелой индустрии, а школьный физический кабинет к исследованиям в области физики.

Вспоминается, как до войны мы любили хвастать тем, что задолго до контакта с Западом Филиппины были частью великих империй Шривиджайя и Маджапахит. То, что сейчас мы бросили это хвастовство, свидетельствует о нашей достаточной культурной зрелости и способности понять: такие претензии не возвеличивают, а унижают нас, мы же выступали в роли бедных дальних родственников, гордых своей принадлежностью к аристократической фамилии, которая и не подозревает об их существовании. Если мы действительно были провинцией великих империй, то чем объяснить тот факт, что, когда империи засияли под лучами истории, мы остались в доисторических сумерках? Империи совершали эпохальные перемены в религии, технике, морской торговле, архитектуре, искусстве, и ничто из этого не сказалось на нашей культуре? Как же могло это не сказаться — при нашей этнической и географической близости?

Однако ничего нет — в культурном отношении мы так далеки от них, будто живем на Северном полюсе.

Похоже, что мы уже осознали опасность, которой чревато превращение муравейника истории в пропагандистскую гору, и научились более осмотрительно истолковывать факты нашей древности. Теперь мы подвергаем сомнению даже лингвистические заимствования, которые с соблазнительной легкостью можно прочесть как доказательства широких связей, скажем, с Индией. Понятно ведь, что и один миссионер, пообщавшись с африканским племенем, способен оставить в языке этого племени кучу новых слов: пенициллин, сульфа, радио, джип, Евангелие и проч. На их основе можно впоследствии прийти к поспешному выводу о существовании у племени куда более обширных связей с внешним миром, чем было в действительности. Аналогичным образом, истолковывая наличие китайского фарфора на Филиппинах как доказательство серьезных культурных связей с Китаем, мы рискуем услышать в ответ, что куда более вероятно другое: отношения могли носить весьма поверхностный характер — это связи купцов с безвестными покупателями. Фарфоровые изделия свидетельствуют не столько о наличии культурных взаимодействий (типа тех, которые существовали между Китаем, Японией, Кореей), сколько о технической отсталости Филиппин, а также о том, что Китай пользовался нашим технологическим невежеством и стремился подольше сохранить нас в качестве своего рынка. Вместо того чтобы горделиво коллекционировать фарфоровые блюда, нам бы следовало стыдливо прятать их — эти доказательства первой эксплуатации Филиппин зарубежными промышленниками, первого проявления нашего низкопоклонства перед «импортным» и возведения завозных поделок в ранг символов престижа. Как орудия фарфоровые изделия были совершенно бесполезны для нашей культуры — толку от них было столько же, сколько от импортных игрушек, которые мы вешаем в машинах, или от импортных шелковых обивок для гробов. Не наличие фарфоровых изделий, а отсутствие фарфоровых заводов — примечательный факт для изучения культуры как истории, ибо он ставит под вопрос существование «глубоких культурных связей» с Китаем, да и с любой другой страной, уже знавшей фарфор и находившейся так близко и так далеко от нас. А это, в свою очередь, заставляет усомниться в том, что мы настолько уж хорошо знали Азию или были известны в Азии, как мы утверждаем.

Один филиппинский исследователь китайских хроник выразил недавно недоумение по поводу того, что в них так мало упоминаний о нашей стране, да и обнаруженные настолько туманны, что по сей день идут споры, нас ли они касаются. Хроники много пишут о наших ближайших соседях — Борнео, Молуккских островах, Яве и Суматре. Будь мы действительно народом кораблестроителей и купцов, факт этот был бы необъясним, как, скажем, отсутствие упоминаний о финикийцах в древнегреческой истории или о карфагенянах — в римской. Не так уж много было в Азии судов в те времена, чтобы нас не заметили наблюдательные китайцы, чьим хлебом насущным была торговля. Наверняка торговые сделки с Филиппинами были бы так же тщательно зафиксированы, как сделки с Борнео, Молуккскими островами, Явой и Суматрой. Из этого можно умозаключить, что размах нашей коммерческой деятельности столь же сильно преувеличен, сколько и численность нашего флота. Мы очень любим цитировать следующее свидетельство: китайские купцы так верили нам, что разрешали, взяв товары, расплачиваться за них через несколько месяцев. Доверие как бы говорит о нашей честности в делах. Однако на это можно посмотреть и по-другому: мы, очевидно, сильно зависели от китайских купцов и просто не осмеливались воровать у них, боясь, что они перестанут приезжать к нам. Больше того, кое-где китайских купцов похищали и держали заложниками, чтобы обеспечить новый приход китайских судов. Будь у нас собственные суда и развитые торговые связи, умей бы мы плавать по азиатским морям, с чего бы мы стали так держаться за случайных торговцев?