Четыре дня с Ильей Муромцем - [38]

— Ты что? — удивлялась она моим попыткам набрать опят. — Нешто это грибы? Это поганки. Брось их!

Я сорвал молодой, крепенький подосиновик. Но она и его тоже забраковала:

— Это синец. Глянь, как синеет! — показала она на свежий срез на ножке гриба.

— Ну и что же? Это хороший, съедобный гриб.

— Не. От него похлебка черная деется. Вон впереди березы виднеются, там и грибы должны быть.

Мы дошли до берез, и я понял, что грибами она считала одни только белые. Но из них брала далеко не все, а только молоденькие, без червоточинок. Впрочем, здесь было из чего выбирать! Через каких-то двадцать минут корзина до краев была наполнена самыми отборными белыми. Мы шли рядом. Среди белоствольных берез все чаще стали встречаться темные, узловатые, с бугристой корой стволы старых дубов. Белых грибов стало еще больше. Но класть их уже было некуда. Неожиданно Зорянка схватила меня за руку. Я остановился и с удивлением посмотрел на нее. Лицо у нее побледнело, а глаза смотрели вверх и вперед. На толстом, почти горизонтальном ответвлении ствола дерева, почти сливаясь с ним, подобрав под себя лапы, лежал серый, пушистый зверь. Это была рысь. Я сразу узнал ее по кисточкам на ушах. Зубы хищника были оскалены, короткий хвост нервно подрагивал. Она, видимо, хотела прыгнуть на нас, но не решалась. Ведь нас было двое и мы заметили ее, неожиданного нападения не получилось.

Я заслонил собой Зорянку и выставил вперед копье с острым, как нож, наконечником. Рысь неожиданно прыгнула, но не на нас, а вверх, на другой толстый сук старого дуба. Она уходила, перемахивая прыжками сначала на соседние деревья, а потом по земле. Мы тоже сделали несколько шагов назад. Вернее, это Зорянка оттащила меня за руку. Я не очень-то верил, что рысь может напасть на человека. Но Зорянка, уже потом, когда рысь скрылась, рассказала мне, что такие случаи все же бывают. Особенно, когда человек один и не замечает притаившегося на дереве зверя.

— Тебе одному нельзя по лесу ходить, — сказала она. — Ты только под ноги смотришь и ничего вокруг не замечаешь.

Немного постояв на этом месте, мы повернули к лагерю. Я нес корзину с грибами, а Зорянка мурлыкала песенку и срывала цветки, называя их мне, словно я никогда не видел самых обыкновенных лютиков, колокольчиков, незабудок.

— А вот это — одуванец! Смотри, как у него семечки с пухом летят. Дунешь, и полете-е-ли…

Потом она вспрыгнула на поваленный ствол березы и пошла по нему, как по гимнастическому бревну, немного балансируя руками и легко сохраняя равновесие. Спрыгнув на землю, она выбежала на поляну, набрала букетик незабудок и, прикрыв их ладошкой, повернулась ко мне.

— Что у тебя там? — притворился я непонимающим.

— Не скажу!

Я поставил корзину с грибами на землю и хотел схватить Зорянку за руку, чтобы раскрыть ладонь. Но она сама вдруг протянула мне незабудки.

— Это тебе! — сказала она, смутившись, и стремительно побежала к нашему лагерю.

Самодельная печка-горн уже дымилась вовсю. Илья Иванович и кузнец, оба в кожаных фартуках, с ремешками вокруг головы, чтобы волосы и пот не мешали, работали как заправские мастеровые. Они тянули проволоку. Я с интересом наблюдал, как это делается.

Вытащив из огня раскаленную добела, свернутую спиралью толстую проволоку, кузнец клещами вставил заостренный ее конец в одно из отверстий волочильной доски, а Илья Иванович, ухватив клещами проволоку с другой стороны доски, тянул ее на себя.

— Да легче ты! — сердился кузнец. — Плавно тащи, бережно. Это тебе не мечом махать. В нашем деле мягкость нужна.

Остывшую проволоку кузнец рубил на различной длины кусочки, потом каждый из них, нагрев в горне, «осаживал» в специальном приспособлении, превращая в заклепки с аккуратной полусферической головкой.

К обеду заклепки различной длины были готовы. Глядя на них, я поражался мастерству кузнеца. Каждая была словно из магазина: чисто отделанная, с прямыми и круглыми в сечении стерженьками.

Я тоже включился в работу, хотя и не верил в ее успех. Очень уж неудобно было стоять и смотреть, как другие работают. Кузнец определил меня горновым, и я старательно качал воздух ручными мехами в пылающий горн.

— Будет вам, заработались! — притворно сердитым тоном крикнула Зорянка. — Похлебка готова. Обедать идите!

На мой взгляд, в грибной похлебке не хватало морковки и картошки, но и из одних грибов она была очень вкусная. Особенно на вольном воздухе, у костра, да после кузнечной работы. Мы съели еще по большому куску вчерашнего пирога и запили его игристым, с запахом меда, квасом.

Поев, я бросил на землю остаток хлеба. Пирог-то ведь был вкуснее! Илья Иванович сердито засопел, облизал ложку и вдруг легонько стукнул меня ею по лбу.

— Подыми хлеб!

Я оторопело уставился на него. Густые брови Ильи Ивановича гневно сдвинулись, он сурово и отчужденно смотрел на меня. Я тут же подобрал злополучную корку и начал ее дожевывать.

— Гляжу я на тебя и удивляюсь, — подобрев заговорил Илья Муромец. — Заелись вы, видно, в своем будущем времени. Одёжу ты не бережешь, вокруг себя соришь, хлебушко наземь бросаешь. У Ратибора бросал, на речке, где мы перекусывали, тоже бросал и тут кинул. Видать, отец тебя плохо ремнем учил. Это же хлеб! В него сколь труда вложено. Ты его кинул, а где-нито, может, сейчас человек с голоду умирает. Ты об этом подумал? Гляди, чтобы больше такого не было.