Четвёртый Харитон - [28]

— Мотор работает, как сердце богатыря! — заявляет Коля Тонкослух.

— Я насквозь вижу все узлы машины, и ни в одном из них ни сучка ни задоринки! — утверждает Федя Востроглаз.

— Когда я сидел за рулём, то чувствовал в машине силу не меньше, чем у себя, — заключил Андрюша Сила.

— Оправдаем ли доверие колхозников, товарищи пахари, поручивших нам проложить первую борозду этой весной?

— Оправдаем, душа из нас вон!

— Костьми ляжем, но оправдаем! — кричали наперебой ребята.

— Благодарю за веру в свои силы! — смеётся Харитон. Вместе с ним смеются и дурачатся ребята.

— А теперь, Андрюша, дай-ка русскую, да почаще!

Андрей схватил со стеллажа свою любимую синемехую, вскинул ремень гармони на правое плечо и начал с перебора на перебор. Выход сделал Харитон, дробя каблуками по цементному полу гаража.

Вологодские ребятушки

Нигде не пропадут!

Где бы ночка ни застала,

Всё равно домой придут! —

подхватили ребята.

На шум и смех прибежали из других отсеков гаража трактористы Ефим, Иван, Павел — и тоже в круг. Проезжавший мимо председатель остановил машину, прислушался и, удивившись веселью в рабочее время, тоже бегом в гараж. Не успел Харитон Харитонович раскрыть рот и спросить, как обычно: «В чём дело?» — озорной Павел, лихо притопнув, частушкой ответил на вопросительный взгляд председателя:

Эх, не праздник у нас

И не именины,

Просто ноги поразмять,

Порасправить спины!

— А ну-ка, дайте мне! — скинув телогрейку и крутанув пшеничный ус, крикнул председатель. — Андрюша, чуть пореже! Вот так, вот так! — пошёл гвардии старшина вприсядку.

Шире круг,

Шире круг,

Громче стук,

Громче стук,

Чтобы высечь огонь

Каблуком о каблук! —

задорно подпевают трактористы, звучно хлопая ладонями то по голенищам, то по подошвам сапог.

Глава восьмая

I

Когда черёмуха белой кипенью выплеснулась из крутых берегов оврага, когда берёзы оделись в пышные зелёные гимнастёрки, когда яровые хлеба плотно укрыли вспаханную землю и тёмно-зелёными волнами переливались на весеннем тёплом ветру, а в скворечнях запищали скворчата, тогда прозвенел последний звонок последней четверти последнего учебного года для Четвёртого Харитона в Вешневодской школе.

Было шумно.

Было весело.

Было грустно.

Говорили учителя, говорили колхозники.

Говорили коммунисты. Поздравляли октябрята.

Говорили комсомольцы. Поздравляли пионеры. И все: вступаете в жизнь… вступаете в жизнь… — как будто семнадцать лет ребята шли обочиной жизни.

Гремела музыка.

Звенели песни.

В школьном вальсе кружились все — от директора школы до председателя колхоза.

Утренняя заря кумачом горит на окнах школы, а школа, как пчелиный улей, шумит и шумит, и всюду черёмуха… черёмуха… черёмуха… Не поскупилась лесная модница севера на охапки белых, нежных, как ладошки ребёнка, душистых цветов.

II

У Четвёртого Харитона двойной праздник. Вместе с аттестатом зрелости директор школы вручил ему повестку из районного военного комиссариата, в которой написано, что он, Харитонов Харитон Харитонович, для прохождения военной службы зачислен в пограничные войска Союза Советских Социалистических Республик.

— Поздравляю! — пожав крепко руку, сказал директор.

— Служу Советскому Союзу! — взволнованно ответил Харитон.

Глава девятая

I

Не успели оглянуться в хлопотах да в работе, как отзвенела дружная северная весна. Пришёл июнь месяц, и куда делись и без того короткие ночи. И солнце не знает покоя. Чуть спрячется за лес, вздремнёт часок-другой и снова красным шаром выкатывается в огненном полыми зари. Наступили белые ночи.

Дрёма белая, полуночница, совсем измучилась ото сна. Только с закатом солнца раскроет белые, душистые лепестки, как из-за леса снова красным глазом выглянет солнце, и снова дрёме приходится второпях прятать цветки и спать до вечерней зари.

А белым лилиям и жёлтым кувшинкам и вовсе спать некогда. Спрячут лепестки цветов в зелёные коробочки, только уснут, как первые лучи солнца осветят водяную гладь и разбудят. И опять качаются на тихих волнах в тихих омутах и заводях белые и жёлтые короны цветов среди полированных, больших, будто зелёные тарелочки, густо устлавших воду листьев, испуская нежный, тонкий, доступный не каждому человеческому носу аромат.

Да что цветы! Соловьи Сбились с толку — какую им славить зарю, — поют без умолку круглые сутки.

Да и люди далеко не ушли от соловьёв.

— Поспать, что ли? — скажет один.

— Да когда спать-то? — ответит другой, глянув на небосвод. — Видишь, утро начинается.

О ребятах и говорить нечего — раздеваться некогда. Да они и не раздеваются.

Только кур не коснулись белые ночи. В одно и то же время уходят они на свои насесты, и, как по часам, горланят на всю деревню первые и вторые петухи, извещая людей о ночи и полуночи, хотя на дворе день-деньской стоит.

Июнь. Много солнца. Много света. Много воздуха.

Да дожди грозовые, спорые такие, прошли — реки вылились из берегов. На глазах луга, чащи и даже пригорки оделись в буйное разноцветие трав. И скоро на заре по росе огласит округу то ли звон, то ли песня, берущая за душу человека: «Коси, коса, пока роса…» — и застрекочут сенокосилки. На глаза хлеба вытянулись в дудку и тёмнозелёными волнами переливаются на просторах полей, вот-вот на колос выйдут.