Четвертое сокровище - [19]

Тина написала Мистеру Роберту записку: она едет в Беркли пораньше. Ей сегодня хотелось одного — как можно скорее начать читать тексты для семинара профессора Аламо.

Ханако встала и поставила воду для утренней чашки зеленого чая. Пока вода грелась, она убрала чашки, в которых, придя с работы, готовила лапшу.

Когда она выдвинула ящик, чтобы положить палочки Для еды, вперед из глубины выкатились три пузырька с пилюлями. То были выписанные ей лекарства от болей, мышечных спазмов и депрессии. В ящике также хранился набор шприцов с ампулами «бетазерона», инъекции Которого она должна была делать подкожно через день.

Ханако пыталась следовать предписаниям две недели, но потом решила прекратить — пока не почувствует приближения нового приступа. Инъекции были болезненными и вызывали озноб и тяжесть в голове, но что еще хуже — после них в нее заползала какая-то усталая печаль.

Врач сказал, что такое бывает. У него были длинные волосы и густые усы, прикрывавшие рот. С ней он был приятен и терпелив, разъяснял все так, чтобы ей было понятно. Депрессия — побочный эффект лекарства, как он объяснил. Сказал, что ни за что не прописывает его пациентам, если у них обнаружена депрессия или же склонность к суициду, поскольку средство может вызвать повторы депрессии или же усугубить ее. Он спросил, ставили ли ей диагноз «депрессия».

— Нет, — ответила она.

— Хорошо, — сказал он. И прописал ей антидепрессант. На всякий случай. — Избегайте стрессов, — уточнил он. — Всеми силами избегайте стрессов.

Последний вечер на работе прошел хорошо. Никакого стресса. Все клиенты были веселы и любезны. У нее не было никаких симптомов, никакой боли, покалываний. Никакой потери чувствительности, что было так же страшно, как и боль.

Ханако положила в чайник щепотку чая, потом другую. Ее левая нога слегка онемела, а затем стала покалывать, как будто бы ее ударил слабый электрический ток. Она попыталась этого не замечать.

От прописанных лекарств ее тошнило. Трудно работать в ресторане, если тебя все время мутит от вида жующих людей, от запахов кухни, когда вытираешь со столов остатки еды, разводы от стаканов и капли соевого соуса. И рисинки, не попавшие во рты едоков.

Ей не нравилось чувствовать себя слабой, быть не в состоянии отнести большой деревянный поднос с тарелками тэмпуры, суси или заставленный бутылками пива. Ей не нравилось, что она не может справиться с грудой посуды, так что приходится просить судомоев самим таскать грязные тарелки. Не нравилось присаживаться в кабинете управляющего, чтобы перевести дух, словно она бежала за муниципальным автобусом по Тейлор-стрит до самой вершины Ноб-Хилла.

Ее тревожила не столько боль — покалывающая и пронзающая, или же скручивающая и охватывающая спазмами боль, — сколько слабость. По крайней мере, боль — это ее боль, боль ее тела. Она не вызвана лекарствами.

Ладонью Ханако определила, что чайник нагрелся до нужной температуры. Она вылила горячую, но не закипевшую воду на листья в чайнике.

После чая она все утро занималась стиркой и уборкой. Незадолго до полудня позвонили в дверь. Наверное, это Роберт-сан. Она нажала кнопку, впуская его. Ожидая, пока он поднимется, Ханако выставила две чайные чашечки на маленьком кухонном столе, втиснутом между плитой и окном.

Через минуту-две он уже заходил в кухню.

— О-гэнки дэс ка, Ханако-сан?

— Аригато, гэнки дэс[30].

Ханако разлила чай и жестом пригласила его сесть. Оба сели и отпили по глотку. После небольшой паузы Ханако спросила:

— Вы слышали что-нибудь о своем учителе каллиграфии?

— Нет, ничего. Сегодня еду в Беркли — посмотрю, смогу ли что-нибудь разузнать. Когда я там был в последний раз, на двери висело объявление о его болезни. И к телефону никто не подходит.

Ханако кивнула. Когда они с Ханой несколько месяцев назад переехали в Сан-Франциско, она рекомендовала ему прекрасного сэнсэя в школе японской каллиграфии Дзэндзэн в Беркли. «Только, пожалуйста, даже не упоминайте мое имя», — поспешно добавила она тогда.

Роберт-сан допил чай и спросил:

— Вы готовы к рэйки?

— Хай, онэгай симас[31].

Интерлюдия

Уединение в горах

Февраль 1976 года

Киото, Япония

— Сэнсэй, — произнесла Ханако. Падая, легкий снег приятая к веткам в саду сэнсэя Дайдзэн. Снег, попавший на камни, уже растаял.

— Да?

— Я чувствую, что готова учиться дальше.

— Дальше?

^{Сёдо должно стать способом вашего существования и помимо занятий каллиграфией. Очень трудно полностью сосредоточиться лишь в тот момент, когда необходимо написать истинный, духовный знак се. Невозможно достигнуть такой сосредоточенности всего на несколько минут во время занятий — необходимо взращивать в себе такую сосредоточенность постоянно. Лишь тогда сёдо проникнет в подлинную глубину вашего существования.}

Говоря с ним, она смотрела в сторону:

— У меня такое чувство, будто я достигла определенного уровня мастерства, но чего-то все равно не хватает. — Сэнсэй Дайдзэн ничего не сказал. Ханако продолжала: — Я не знаю, как описать свои ощущения. Наверное, что-то еще должно соединить мою каллиграфию со мной истинной.

Сэнсэй опустил свою кисть на резную нефритовую подставку в форме спящего дракона.