Четвертое измерение - [26]

На третий день после моей трагикомической аварии мне приснился противный больничный сон. Я был одурманен лекарствами, но сквозь этот дурман все равно проступала боль, и снилось мне, будто я хирург и собираюсь оперировать кого-то без очков.

— Не бойтесь, — с ледяным спокойствием отметаю я чьи-то сомнения. — Когда речь идет о жизни, я могу обойтись и без них.

Я нажал пальцами на глазные яблоки, подошел к зеркалу и поглядел на себя. У меня возникло ощущение, что зрение можно напрячь так же, как напрягают мускулы: по собственной воле усиливать его и расслаблять. Я смотрю вокруг себя, и в самом деле: изображение отчетливое, резкое, только белые фигуры передо мной колышутся, вытягиваются и искривляются, словно исполняют танец живота, и стены, пол и операционный стол ритмично движутся и деформируются, будто кто-то зловредный подменил мне в глазах хрусталики. Но я не реагирую на это, мной овладела поразительная смелость и легкость мыслей. Из глубины операционной мне навстречу, приплясывая, плывут смешные головы в белых масках, как белоснежные редиски, выдернутые из жирной почвы. Мне тоже завязывают маску, натягивают перчатки. Я держу в руках скальпель и вижу, как он изгибается и вытягивается, приобретая форму турецкой сабли. Овальный вырез в простыне открывает небольшой участок тела пациента. Я энергично делаю надрез, другой, третий, и вдруг… Под кожей нет и следа крови, там нет ни связок, ни жира, ни мышц — ничего, и вместо пульсирующих внутренностей наружу лезет мешанина из проводов, пружин, сопротивлений, шестеренок — потроха машины, чрево робота. Скальпель выпал у меня из руки, я с испугом поднял взгляд на белые головы вокруг меня. Я не увидел, а только угадал их смех под нейтральной белизной масок: шутка удалась на славу. Одни удлиненные, другие сплющенные, покалеченные шары, изуродованные головы вымерших чудищ. Я раздвинул их плечами и выбежал из операционной. Скорей из этой ловушки, пока сверху не упала железная дверца. Перспектива обманчива, бесконечный коридор делается все у́же, воздух вокруг тяжелеет. Внезапно на дороге возникает препятствие. Игорь! «Ходу нет, Лукаш, мой дорогой! От меня не уйдешь!»

В его широко раскрытых глазах светится огонек безумия, он дрожит и начинает терять очертания, растекается, разрастается по всему помещению, отростки его рук тянутся ко мне…

Я проснулся весь в поту, с крепко стиснутыми челюстями, в руке сжимая край одеяла. Я мог воспроизвести каждую подробность сна, но совершенно не помнил, как очутился в постели, в палате, в больнице. Поднапрягши память, я добился некоторого побочного результата, объясняющего, откуда взялся ночной кошмар: я вспомнил, как один фотограф пригласил меня на операцию сердца, о которой хотел сделать фоторепортаж. Но что-то там дало осечку, кажется сам пациент, и когда я позднее нашел в газете знакомые, но при этом совершенно анонимные кадры и мой сопроводительный текст, представляющий коллектив медиков, получивший государственную премию, я ощутил некоторую неловкость: то, что я делаю в редакции, с одной стороны, разумно и правильно, с другой же — это что-то ненастоящее, противоречащее действительности, исключающее как раз самое важное, самое существенное.

Что-то холодное коснулось моего лица, металлический ободок сдавил переносицу. Я открыл глаза, и они с облегчением воспроизвели на сетчатке хорошо сфокусированное, однозначное изображение склоняющегося надо мной человека. Это была Марта.

— Где ты их, черт побери, нашла? — спросил я, ощупывая милую сердцу оправу.

— Да уж нашла, — улыбнулась она. Я четко видел каждое движение ее губ, круглую родинку около левой ноздри, тонкие линии холеных бровей, рыжевато-каштановую прядку волос, колечком свернувшуюся надо лбом. Я увидел и то, как она скосила уголок глаза на соседнюю кровать. Наклонилась ко мне ближе и зашептала:

— Игорь ничего не знает. Слава богу, ничего не заметил.

Я с минуту подумал, и, когда замотал головой, меня больно кольнуло в шею.

— Это невозможно. Иначе как же я тут очутился?

— Игорь ничего не знает, — шептала Марта, глядя мимо меня.

Этот разговор совершенно сбил меня с толку. Марта поклялась, что в ту ночь никто из них не выходил из квартиры. Крик или, точнее, повышенный голос, который я приписал родившемуся подозрению, в действительности был адресован какому-то из командиров Игоря, который требовал от него более серьезного отношения к маневрам и даже отказался подписать увольнительную домой. Потом заплакала Клара, и они пошли ее утешать. Пока Игорь баюкал девочку, Марта удалилась в спальню заметать следы. Она знала, что я уже ушел: слышала, как скрипнула дверь. По счастью, Игорь был слишком занят собственным рассказом. Когда ребенок уснул, они опять сошлись в большой комнате. Игорь доел ужин, принял душ, и они легли спать. Марта до утра не сомкнула глаз, ее мучило предчувствие, что без очков со мной могла приключиться беда. Она нашла их на табурете около туалетного столика, под газетой, — там, где мне не пришло в голову их искать.

Она замолчала; я ни слова ей не возразил. Все тело налилось свинцовой тяжестью, я ощущал страшную усталость и уныние. Не было сомнений, что я обознался: человек, бежавший вниз по лестнице и безжалостно сбивший меня с ног, был не муж Марты, а кто-то другой. Но кто? Зачем, по какой причине он меня ударил? Может быть, он сам вызвал «скорую», назвал адрес и скрылся… А я-та в больнице рассказал, что упал и поранился сам, что был я пьян и даже не помню, откуда и куда шел. Как объяснить это Марте? Да и надо ли объяснять?