Четверть века назад. Часть 1 - [38]

— Вы почемъ знаете? съ удивленіемъ спросилъ онъ.

— Да она тутъ сейчасъ была: Аглая ее ко мнѣ приставила, и она меня устраивала въ этой комнатѣ… Гляжу, а на ней лица нѣтъ. — Что съ вами, говорю, моя милая, вы, кажется, чѣмъ-то разстроены? А она — въ слезы, и выбѣжала вонъ…

— Въ слезы, непременно-съ! закивалъ утвердительно Ашанинъ, — слезъ у нея много! Вотъ еслибъ у меня столько же денегъ было!..

— Ахъ, вы, негодникъ! Да вѣдь она и не молода ужъ?

— Не молода, Софья Ивановна! повторилъ онъ съ новымъ вздохомъ.

— И даже не очень хороша?

— Даже очень не хороша, Софья Ивановна!

— Никому-то у него пощады нѣтъ, безсовѣстный человѣкъ! Ну, на что она вамъ, несчастная, нужна была?

— А у насъ, видите ли, матери Гамлета не было, и некому кромѣ нея играть. А она уперлась какъ коза: не хочу, да и все тутъ!.. Я собою и пожертвовалъ!..

Софья Ивановна не на шутку разсердилась:

— Подите вы отъ меня съ вашими гадостями! И хороша причина — Гамлетъ! Да еслибы вы этого вздора здѣсь не затѣяли, Сережѣ поводу не было бъ безумствовать!..

— Чему быть тому не миновать, Софья Ивановна, смиренно замѣтилъ на это Ашанинъ, — не здѣсь, такъ у васъ, въ Сашинѣ, встрѣтился бы онъ съ княжною.

Она не нашла возраженія на этотъ доводъ.

— А все же вы безстыдникъ! проговорила она еще сердито. Шалунъ отвѣчалъ ей глубокимъ поклономъ, и побѣжалъ въ свою комнату. Гундурова онъ уже не засталъ; по словамъ Ѳедосѣя, онъ, одѣвшись, ушелъ въ садъ прогуляться до обѣда.

XVIII

Vanitings' fair!

Княгиня Аглая Константиновна съ жизнью англійскихъ замковъ была, дѣйствительно, какъ говорилъ князь Ларіонъ знакома; то есть, въ сущности, она была однажды въ Шипмоунткаслѣ, замкѣ лорда Динмора, въ Кемберлендѣ, куда приглашена была «на восемь дней» [16] съ мужемъ состоявшимъ тогда при Лондонскомъ посольствѣ, года полтора послѣ своего замужества. Но эти восемь дней, проведенные въ обществѣ чистокровнѣйшихъ вискоунтовъ и элегантнѣйшихъ marchionesses (маркизъ), остались навсегда лучезарнѣйшимъ воспоминаніемъ ея жизни, и она гордилась имъ болѣе чѣмъ всѣми почестями довлѣвшими ей впослѣдствіи, при томъ маленькомъ германскомъ дворѣ, при которомъ князь Михайло Шастуновъ состоялъ представителемъ Россіи… Не на розовомъ ложѣ, сказать кстати, прошло для новобрачной Аглаи пребываніе ея въ Лондонѣ. Князь Михайло, самъ воспитанный въ Англіи, принятый тамъ въ обществѣ какъ свой, не измѣнилъ ни своего образа жизни, ни отношеній, женившись противъ воли на россійской дѣвицѣ Раскаталовой; онъ, на первыхъ же порахъ, предоставилъ ей проводить жизнь какъ ей заблагоразсудится, а самъ проводилъ ее у ногъ одной, тогда весьма извѣстной, обаятельной умомъ и красотою и эксцентричной лэди, — которая, упомянемъ мимоходомъ, послѣ двухлѣтней съ нимъ связи, въ одинъ прекрасный Божій день улетѣла отъ него въ Италію, вышла тамъ отъ живаго мужа за немолодаго уже, на еще сладкозвучнаго тенора, кинула его черезъ полгода, вступила въ третій бракъ съ однимъ очень красивымъ, но очень глупымъ греческимъ офицеромъ, дала ему плюху на другой же день послѣ свадьбы за то что онъ ѣлъ оливки руками, бросила и его, и умерла наконецъ отъ побоевъ четвертаго супруга, шейха одного Бедуинскаго племени, заставшаго въ своемъ кочевомъ шатрѣ in criminal conversation съ какимъ то Французомъ, путешествовавшимъ по аравійской степи… Дерзость и насмѣшки этой сумасбродной, но блестящей женщины, съ которою ревнивая Аглая имѣла неосторожность гдѣ то сцѣпиться, оскорбленное самолюбіе, скука одиночества, неудовлетворенная страсть къ красавцу мужу, чуть было совсѣмъ съ ума не свели ее тогда. Но за то она провела «восемь дней» въ Шипмоунткаслѣ, и во всѣ эти восемь дней, въ своемъ качествѣ princess [17] брала, по іерархическимъ обычаямъ англійскаго peerage, шагъ къ обѣду надо всѣми тутъ бывшими герцогинями и маркизами, и — что въ ея Раскаталовскихъ понятіяхъ было гораздо для нея лестнѣе — даже надъ женою одного изъ тогдашнихъ англійскихъ министровъ, — «figurez Vous cela, ma chère!» долго еще потомъ удивлялась она, разсказывая объ этомъ пріятельницамъ своимъ на континентѣ… Политическая и культурная Англія ничего не прибавила къ умственному запасу нашей princess'ы; проживъ тамъ болѣе трехъ лѣтъ, она трехъ фразъ не могла сложить по англійски; для чего, «когда есть тамъ свой король», собираются еще люди въ какой то парламентъ, значеніе котораго, когда она еще дѣвочкой была, madame Crébillon, воспитательница ея и бонапартистка, объясняла ей такими словами: «un parlement, ma chère amie, — ainsi nommé parcequ'on y parle et qu'on y ment,» и какъ этотъ англійскій король позволяетъ этимъ людямъ «болтать и лгать» въ этомъ парламентѣ,- она до конца уяснить себѣ не могла. Разница между вигами и торіям и, почему лордъ-мэръ «не настоящій лордъ, когда онъ называется лордомъ,» что значитъ «Оранскій домъ,» и «что такого хорошаго въ этомъ Байронѣ, dont parle toujours Michel,» т. e. ея мужъ, — всѣ эти хитроплетенныя мудрости такъ и остались для нея на всю жизнь не разобранными гіероглифами. Но за то въ эти незабвенные восемь дней проведенные ею въ Шипмоунткаслѣ Аглая Константиновна постигла высшимъ наитіемъ всѣ тайны внѣшняго облика англійской аристократической жизни, уразумѣла всѣ порядки богатаго англійскаго дома, отъ drawing room'а (гостинной) и до конюшни, отъ столовой сервировки и до покроя выѣздныхъ ливрей. Чинный, чопорный, важный складъ этихъ порядковъ, эта широкая, преемственная, величавая обстановка существованія, презрительно относящаяся ко всякой эффектности, но въ которой, отъ стараго слуги и до игорной щетки, все носитъ на себѣ характеръ какой-то незыблемости и почтенности (respectability), поразили ее своимъ глубокимъ противорѣчіемъ съ безалаберною, полутатарскою, шероховатою, всегда словно случайною и вчерашнею, русскою роскошью, — тою дикою роскошью среди которой взросла она сама подъ раззолоченными карнизами своего отчаянно икавшаго послѣ обѣда «папаши… Въ силу какихъ историческихъ и нравственныхъ условій все это сложилось, и могло держаться тамъ такъ величаво и почтенно, и такъ безтолково и распущенно въ родныхъ палестинахъ — Аглая сообразить была не въ состояніи, да и не думала объ этомъ. Вся сумма ея впечатленій выразилась въ одной мысли: «вотъ какъ должны жить les gens comme nous!..» И съ этой минуты, съ этихъ блаженныхъ «восьми дней» въ Шипмоунткаслѣ, предъ нею выросъ идеалъ: «поставить домъ мой на англійскую ногу.» Каждому свое, сказалъ древній мудрецъ. Кто знаетъ, какъ безъ этого идеала совладала бы Аглая съ муками своей ревности, съ тѣмъ «délaissement,» какъ выражалась она, въ какомъ оставлялъ ее мужъ до того дня, когда почувствовавъ въ груди первые признаки унесшей его два года потомъ болѣзни, онъ воротился, усмиренный и кающійся, къ семейному очагу, — къ очагу устроенному ею «на англійскую ногу?» Кто знаетъ, отъ какихъ соблазновъ спасали Аглаю глубокомысленныя соображенія о выборѣ вензеля на новый фарфоровый сервизъ къ столу, или цвѣта матеріи для заказаннаго въ Лондонѣ кэба? А сколько несказанныхъ утѣшеній доставляло ей изумленіе и тотъ даже нѣкоторый терроръ, которые, бывши уже посланницей внушала она пышнымъ устройствомъ своего дома расчетливымъ нѣмцамъ при которыхъ мужъ ея былъ акредитованъ, и корреспонденціи изъ обитаемаго ею города въ парижскія газеты, въ которыхъ говорилось: «La grande existence, le luxe intelligent de monsieur le prince de Szastounof, ministre! de Russie,» или уже прямо о ней, о томъ что было ей такъ! близко: «La tenue toute anglaise de la maison de madame la princesse de Szastounof,» и т. п….