Честь воеводы. Алексей Басманов - [8]

   — Григорий Лукьяныч, я дюже хмелен и упаду с коня под первой же елью или сосной. Ты уж, голубчик, попроси милости государя до утра протрезвиться в тепле. Сие и тебе во благо.

   — Э-э, Алёша, ты слишком много хочешь от меня. Иди сам, коли так, и упади в ножки царю-батюшке. А проявит милость государь или нет, того не ведаю.

   — Ладно, нам с тобой, Гриша, и одной милости хватит. Иду собираться в путь. Ты только поведай, куда и зачем. Может, в южные земли полетим? Так полегче оденусь.

   — Алёшка, знаю же тебя, потешника. Ты, милый друг, во всём дотошен. Да потерпи расспрашивать. Скажу одно: шубу надевай самую тёплую, едем мы в северные края. В прочем же поверь: суть истины у нас благая, и подоплёку велено пока хранить в тайне одному. Да ты не переживай, в пути у нас будет много времени, и мы наговоримся вдоволь. Так-то, брат мой. — Улыбаясь, Малюта дотянулся до чьего-то кубка, придвинул братину с вином, налил себе, Басманову, поднял свой кубок и, когда Алексей взял свой, сказал: — Ну, посошок на дорожку. Да и в путь, в путь!

Опорожнив кубок, Алексей встал и подошёл к царю Ивану. Захотелось ему заглянуть в грозные очи властителя и угадать свою судьбу. Но сердитого взгляда Алексей не отметил. Царь смотрел на него прищурившись и тепло промолвил:

   — Благословляю тебя в путь, любезный Басман. — И отвернулся.

Алексей поклонился и ушёл, так и не поняв, милостив ли царь к нему по-прежнему или только ловчит. Да и хмель туманил голову Басманова, и он был равнодушен ко всему.

А перед самым отъездом в покой, где с помощью слуги собирался в дорогу боярин, зашёл сын. Статный красавец Фёдор во внешности перещеголял отца. Алексей знал, откуда это. Фёдор был похож лицом на матушку, которую ему не довелось увидеть. Он был огневым, неугомонен нравом, весёлостью, умением быть всегда на виду. И был Фёдор вот уже многие годы одним из любимцев Ивана Васильевича, без которого, как отмечали летописи, «он не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в злодействах».

Алексей Басманов попытался расспросить сына, не ведает ли он, с какой целью царь отправлял его и Скуратова в ночной заезд. Но Фёдор, будучи хмелен посильнее отца, отделался от него, коротко молвив:

   — Ты, батюшка, держи с Лукьянычем ухо востро, а язык под замком. Во хмелю же — особо.

   — Сие мне ведомо давно, Федяша, — заметил Алексей. — Ты скажи о царском слове Григорию.

   — Негоже мне, батюшка, царское разжёвывать и класть кому-то в рот. Даже тебе, родимый.

Алексей знал жестокосердый норов сына и больше ни о чём не допытывался. Лишь призадумался. Да и тем некогда было заниматься: пришёл стременной Анисим и позвал:

   — Батюшка боярин, Григорий Лукьяныч уже в седле. И тебя Смелый ждёт, удила кусает.

Зимним морозным вечером того же декабрьского дня конная полусотня опричников во главе с Малютой Скуратовым и Алексеем Басмановым покинула Александрову слободу и взяла путь на Тверь. Знал Алексей, что царь Иван Васильевич отправится в поход на Новгород двумя днями позже. Он поведёт пятитысячную рать опричников, коя неотлучно пребывала при нём. Но думать о причинах похода Басманов не хотел, гвоздём сидела в его голове мысль о том, куда и зачем он скачет в ночи при лютом морозе.

Малюта Скуратов не проявлял никакого желания, как обещал ранее, поговорить-пооткровенничать о целях вояжа. Обычно весёлые глаза Лукьяныча смотрели на мир холодно, и голубизна их отсвечивала льдом речной коварной полыньи, которая запомнилась Алексею с молодой поры. Им предстояло одолеть до Твери почти двести вёрст. Поначалу молчаливый ночной путь тяготил Алексея, но постепенно он ушёл в воспоминания, и это согрело его, мороз уже не обжигал дыхание, мерный ход коня не нарушал одиночества, и ему было приятно лопатить-перебирать прошлое по его меркам уже долгой жизни.

Алексею Даниловичу шёл седьмой десяток. Он почти сорок лет был воином и воеводой, побывал в десятках схваток, сеч и сражений, из которых чаще всего выходил победителем. Чего стоило долгое борение с Казанским ханством, освобождение от ордынцев Правобережья Волги! А осада и приступы Казани, когда он вёл полк на крепостные стены! Запомнился ему особо третий приступ, на который его полк шёл рядом с полком князя Владимира Воротынского. Под ливнем кипящей смолы, под камнепадом они добрались до верха крепостной стены. Захватили чуть ли не четверть её. Вот она, близка победа! Но тут, словно им на зло, во второй раз за время сражения за Казань прозвучали боевые трубы, вещающие об отходе войска. И всё-таки в конце концов они одолели неприступную крепость. Многим воеводам Иван Васильевич воздал почести, не обошёл честью и Басманова.

С той поры битв и сеч на Казанской земле и пошёл расти дар воеводы Алексея Басманова. То, что это так, подтвердилось три года спустя, когда окольничему Басманову всего с семью тысячами передового полка пришлось сутки с половиной драться против шестидесятитысячной орды крымского хана Девлет-Гирея. Хан заходил на Русь с юго-запада, надеясь, что на этом пути ему не будет преграды. Но хитрый замысел Девлет-Гирея был разгадан. Дозоры Басманова вовремя разглядели в степи движение орды. И Девлет-Гирей споткнулся о прочный заслон на рубеже Верхней Оки. Каждый воин тогда встал против девяти ордынцев, и они не пробили этот живой щит, дрогнули и отошли в поисках незащищённых рубежей. Сам воевода Басманов успевал бывать на всех трудных местах сечи, был ранен, но, перевязав рану, продолжал биться. И вновь Басманову была оказана большая царская милость. После сражения на Оке государь пожаловал окольничего Алексея Басманова званием боярина. Мало того, Басманова послали в Великий Новгород на почётное «княжение» — вторым государевым наместником.