Честь - [21]

Или даже: «Эдим, Пимби, Искендер, Эсма, Юнус и золотые рыбки».

Мне-то было совершенно наплевать, что написано на дверях. Точнее, я предпочел бы отсутствие вообще какой-либо надписи. По крайней мере, это было бы честно. Отвечало бы истинному положению вещей. Потому что на самом деле здесь никто не жил. Я имею в виду, не жил по-настоящему. Все мы в этом доме только временно пребывали. Словно это был не дом, а дешевый отель, где вместо горничных простыни приходилось стирать маме, а на завтрак всегда давали одно и то же: дешевый сыр, черные оливки и жидкий чай без молока.

Допустим, настанет день, когда Аршад исполнит свою мечту и будет играть в лиге первого дивизиона. Возможно, он станет таскать в кармане фотографии королевы или купит шикарную машину и будет разъезжать в ней в обществе самых шикарных красоток. Но он все равно останется аутсайдером. Такие люди, как он, всегда остаются аутсайдерами. Как он и как мы. Сколько бы мы, Топраки, не прожили в этом городе, мы всегда будем здесь чужаками – наполовину турецкая, наполовину курдская семья, ютящаяся в захудалом районе.

Я снова позвонил в колокольчик. За дверью никакого движения. Куда, интересно, запропастилась мама? Пойти в «Хрустальные ножницы» она не могла, потому что несколько дней назад уволилась. После того как отец нас бросил, я стал главой семьи и не хотел, чтобы мама работала. Когда я сообщил ей об этом, она залилась слезами, но упираться не стала. Понимала, что у моего решения есть причины. Люди распускали о нас сплетни. А как известно, дыма без огня не бывает. Поэтому я сказал маме, что отныне она будет сидеть дома. Пока я не сумею погасить огонь.

В школе никто не знал, что творится у нас в семье. И я очень надеялся, что никто ничего и не узнает. Дом – это дом, школа – это школа. Даже Кэти я ничего не рассказывал. Подружка – это подружка, семья – это семья. Некоторые вещи лучше не смешивать. Как воду и масло.

Тут до меня дошло, что мама, наверное, ушла в магазин или по другим хозяйственным надобностям. Хорошо, что у меня был свой ключ. Я вынул его из кармана, вставил в замочную скважину и повернул. Но дверь не открылась. Она была заперта на засов с другой стороны. Внезапно я услышал за дверью шаги.

– Кто там? – донесся мамин голос.

– М-м-мама, эт-то я.

– Это ты, Искендер?

В ее голосе звучала паника, словно надвигалась какая-то катастрофа. До меня долетел чей-то приглушенный быстрый шепот, явно не мамин. Сердце бешено колотилось у меня под ребрами, мне не хватало воздуха. Я не мог двинуться с места, стоял у дверей и как дурак вращал ключ в замочной скважине. Прошла минута, а может, и больше, прежде чем дверь наконец отворилась.

Мама стояла в проеме, закрывая его собой. Губы ее были растянуты в улыбке, но в глазах метался испуг. Я заметил, что из ее конского хвоста выбилась прядь, а одна из петель на белой блузке застегнута не на ту пуговицу.

– Искендер, сыночек мой, – пропела она. – Ты сегодня рано.

Она явно была потрясена, вот только не знаю чем – тем, что я вернулся домой почти на три часа раньше, или тем, что я ее сыночек.

– Ты не заболел? – спросила мама. – Выглядишь неважно, мой султан.

«Не называй меня так, – хотел сказать я. – Вообще никак не называй». Вместо этого я снял ботинки и вошел внутрь, оттолкнув маму. Я направился прямиком в свою комнату, захлопнул за собой дверь и припер ее стулом, чтобы никто ко мне не вошел. Повалившись на кровать, я натянул на голову одеяло и сконцентрировался на дыхании – так, как учили нас в боксерской секции. Вдох. Выдох…

Снаружи доносились какие-то звуки: скрипели половицы, завывал ветер, мелкий дождь стучал по крышам. Несмотря на всю эту какофонию, я услышал, как открылась входная дверь и кто-то тихо, как мышь, выскользнул на улицу.

Всю жизнь я был уверен, что мама любит меня больше всего на свете. Я был ее первенцем, ее первым сыном, светом ее очей. Теперь все изменилось. Все полетело к чертям. По щекам моим текли слезы. Я ударил себя по щеке, чтобы успокоиться. Не помогло. Я ударил сильнее.

В коридоре раздались мамины шаги, тихие и ровные, как биение сердца. Она остановилась у моих дверей, но не осмелилась постучать. Мне казалось, я чувствую запах ее позора, казалось, что ее грех висит в воздухе и до него можно дотронуться. Бог знает, как долго мы оба выжидали, прислушиваясь к дыханию друг друга и пытаясь догадаться, о чем сейчас думает каждый. Потом она ушла – словно ей нечего было сказать, нечего было объяснить. Словно мое мнение, мой гнев, моя боль ровным счетом ничего для нее не значили. Она ушла, оставив меня в одиночестве.

Тогда я понял: все, что дядя Тарик рассказывал про мою мать, чистая правда. Еще я понял, что должен раздобыть нож. Складной, с деревянной рукояткой и острым изогнутым лезвием. Конечно, это было противозаконно. Никто не хотел навлекать на себя неприятности с полицией, продавая пружинный нож, тем более такому зеленому пацану, как я. Но я знал, куда идти. На примете имелся нужный человек.

У меня и мысли не было кого-нибудь зарезать. Все, что я хотел, – хорошенько ее припугнуть. Или его.

Искендер Топрак

Пикник с барбекю