Бабы, видя это, завздыхали, утирая платками добросердечные очи.
На крыльцо вышли бурмистр и господский ключарь.
Ключарь отпер огромный замок, висевший на дверях погреба. Пленных стали впускать туда по счету. Когда впустили последнего, ключарь запер погреб на замок, спрятал ключ в карман и снова ушел вместе с бурмистром в господский, дом.
Так окончилось взволновавшее сычевцев зрелище.
Толпа быстро рассеялась. Конвойные тоже разошлись по домам. Снова стало тихо.
Часа через два к бурмистру тайно, без огласки позвали жену старосты Василису.
Бурмистр сидел, развалясь на диване, посасывая господский чубук. Старостиха вошла, низко ему поклонившись, остановилась у порога.
— Садись, — буркнул бурмистр, — потолкуем.
Баба робко присела на кончик стула. Бурмистр курил трубку, искоса разглядывая высокую, статную старостиху.
— Вот что, Василиса, — сказал он, — ты баба сметливая. Велено нам супостатов[3], кои в наш плен попадут, отвозить в город и сдавать в казну. А возить их у нас некому, потому как все мужики в партизанах — ловят они ворогов не покладая рук. Посему порешили мы отдать это дело бабам… Дело нехитрое. Собери-ка сход да выбери тех, кто побойчее. Как можем, постоим за нашу землицу-матушку.
— А где мой Тихон? — спросила Василиса.
— Тихон? — усмехнулся бурмистр. — Твой муж не кошель с деньгами — не пропадет. Тихон тебе кланяется — жив… Так как, соберешь сход?
— Соберу, — ответила старостиха, думая об ушедшем с партизанами муже. — Только сгодимся ли?
— Ничего, сгодитесь, — буркнул бурмистр. — Ну ступай!
И снова задымил трубкой.
Василиса ушла собирать мирской сход.
Сотские побежали по избам. Вскоре в старостин овин набралось столько людей, что стоять стало тесно. Но мужиков было мало. Большинство ушло воевать с французами. Вся крестьянская Россия в ту пору поднялась против иноземных захватчиков.
Народ топтался, люди спрашивали друг друга, зачем зовут, но никто толком ничего ответить не мог.
Наконец пришел бурмистр. Протискавшись сквозь толпу, он снял шапку, поклонился миру, потом, кашлянув в ладонь, начал:
— Люди добрые! Злые вороги бегут в нашу сторону. Казаки их шибко в плен берут. И нам велено обороняться, хватать супостатов, сколь возможно. Поднимайтесь стар и млад, кто с чем может. Наша взяла…
Тут поднялся шум. Бабы, услыхав, что «супостаты бегут в нашу сторону», заголосили на разные лады. Старики тоже загалдели, так что бурмистр, чтобы унять их, стал грозить возвращением бежавшего от французов в столицу барина.
Сычевский помещик был крутого нрава: его боялись больше, чем Наполеона.
Когда все стихло, бурмистр объявил твердо, что, мол, если бабы помогут, то он Бонапарта одолеет и Сычевка будет спасена.
— Только одна беда — некому пленных сдавать по начальству. Вся надежда на вас, — закончил он свою патриотическую речь.
Бабы молчали. Только одна не в меру сердобольная старушка, задумчиво пожевав губами, прошамкала:
— Как же это мы их, Ермил Иваныч, отводить будем? Хоть они супостаты, а все-таки люди. Жаль их.
Дело было новое, непонятное. Бабы явно сомневались в своих воинственных способностях. Бурмистр не знал, как бы их урезонить. Но тут его выручила старостиха. Она вышла на середину овина и сказала:
— Бабы!.. Сердце у нас жалостливое… Это правда. Только скажу вам: войне конца не будет, ежели мы всех ворогов не переловим и в казну не сдадим. Мужики наши с ними маются и из себя выходят. Поможем, как умеем.
Тут все зашумели. Как говорится, своя рубаха к телу ближе. Сердце баб болело и страдало за своих больше, чем за французов. У каждой из них брат или муж, оставив хозяйство, ушел в партизаны. Ну как им не помочь! Жалость жалостью, а землю оборонять все-таки надо. И они дружно согласились с Василисой. Старики тоже поддержали. Дело было общее, мирское. К тому же сычевские женщины — народ задористый.
Охотниц помогать партизанам супротив французов набралось хоть отбавляй.
В ту памятную ночь в селе долго не гасли огни.
Все население готовилось к походу.
Из сараев вытащили вилы, рогатины, отбивали косы, оттачивали топоры.
Часов в пять утра в овин собрались первые доброволки.
Старостиха и бурмистр по списку проверяли приходящих. Защитницы отечества, взволнованные выпавшей на их долю счастливой обязанностью, повиновались молча.
Еще не занялась заря, а вся Сычевка была уже на ногах.
Старостихина гвардия, вооруженная косами и дрекольем, окружила погреб. Ключарь отпер замок. Пленных вывели наружу. Бабы окружили их, и весь отряд двинулся за околицу. Впереди на коне ехала с острой косой в руке Василиса. Оставшиеся старики старухи и дети проводили отряд за околицу и стояли долго, пока последние ряды уходивших не скрылись за горизонтом.
Сначала дорога шла через пустынное, занесенное снегом поле.
Французы о чем-то переговаривались, но шли.
Пленный капитан, шагавший в середине отряда особенно ораторствовал.
— Где видано, — ворчал он, — чтоб нас, завоевавших полмира, гнали, как стадо овец? Стыд! Позор! Солдаты! Все равно вы подохнете в плену, не увидев Франции. Стыдитесь, вояки! Кто патриот, тот должен бежать.
Эта воркотня жгла солдатские сердца. Французы стали посматривать по сторонам.
