Леонтий растерянно покачал головой, выдохнул:
– Никак нет.
– Оно и понятно… Главное – живой. Был бы кто у тебя богатый – выкупил бы из полона. Такое бывает. А тебе резон на себя рассчитывать… Стало быть, приказываю тебе, как прописано в атаманском ордере, вертаться незамедлительно на Дон, «на льготу». Сухарей возьмешь на десять дён, коня разрешаю выбрать. Бывай здоров, господин есаул!
На двенадцатый день пути по раскисшей после февральских дождей степи, в яснопогодье, Леонтий подъехал к Черкасскому городку, открывшемуся с прибрежного увала. Синевато отливал Дон кольчугой льда. Непрошено набежали слезы. Он смахнул их и, соблазненный запахами отмокшей полыни и душицы, свернул с большака, пустил свою умную кабардинскую лошадь в намет, на вершину кургана.
Ехал мимо станичный дед на арбе, вез из дола сено. И от удивления даже привстал: что за диво? В стороне от своей гнедой лежит на голощёчине кургана молодой казак с раскинутыми руками и обнимает пригретую солнцем землю, как матушку родную…