Чешские юмористические повести. Первая половина XX века - [169]

Но пани Мери? У нее ведь двое живых детей! Нет, здесь что-то не то!..»

Погруженный в свои мысли, я очень невнимательно слушал пояснения четвертого по счету сопровождающего, которым теперь стала пожилая кухарка в поварском колпаке и белоснежном кружевном переднике, встретившая нас в кухне.

Как только мы вошли, она сразу же принялась рассказывать об аппарате для варки черного кофе, о кухонных комбайнах, которые перемалывают, крошат, дробят, о миксерах для приготовления теста и взбитых сливок, о преимуществах электрических плит и решеток для поджаривания отбивных, бифштексов, тостов, о способах приготовления в доме Жадаков pommes frittes [72] по рецепту знаменитого Булана.

Спускаясь с доктором на первый этаж, я вспомнил высказывание Гоббса ^{100} о собственнической психологии: владение теми или иными ценностями дает собственнику приятное чувство превосходства над другими людьми.

Когда мы оказались перед входом в адвокатскую контору, где начиналась лестница в подвал, доктор Жадак, о чем-то поразмыслив, хрипло произнес:

— Внизу у нас пррачечная, центральное отопление и рразные кладовые!

Мы посмотрели друг на друга.

Я махнул рукой, мол, «бог с ними», и сказал:

— Но мне хотелось бы посмотреть то место, где замурована монахиня, согрешившая с молодым егерем.

— С егеррем? — переспросил доктор Жадак и с иронической готовностью показал на вход в канцелярию:

— Пррошу!

Мы прошли через две темные комнаты, наполненные стуком пишущих машинок.

— Господин доктор, подпишите пожалуйста,— догнала нас старообразная барышня в очках.

— Я скорро веррнусь!

Оказавшись в последней комнате конторы, мы через ржавую дверь,— ею, видно, пользовались очень редко,— вышли в боковой коридорчик, заканчивающийся наглухо закрытыми воротами, из-за которых доносился уличный шум, шаги и голоса прохожих.

Выбрав из связки ключей самый маленький — от английского замка — доктор открыл обитые жестью двери какой-то кладовой, впустил меня внутрь и сказал:

— Сейчас прриду.

Я оказался в двух крошечных комнатенках, где вдоль стен со свисающими паутинами стояли книжные полки. Они доходили до самого потолка, почерневшего от сажи и грязи. Стертая побуревшая картина конца 80-х годов прошлого века, грубые половицы некогда коричневого цвета, застеленные драными выцветшими ковриками, умывальник с отбитыми краями, старый диван необыкновенной длины, из которого торчали клочья соломы, деревянная доска на козлах, заваленная кипами книг и бумаг и призванная служить письменным столом, диплом юриста под разбитым стеклом на стене — все это свидетельствовало о том, что я находился в личной резиденции доктора Жадака.

Деревянный топчан с мятым, давно не стиранным покрывалом и разбросанными одеялами, немытые чашки, оставшиеся от завтрака, куски черного хлеба и колбасные очистки, горящая печурка в углу комнаты — все это говорило о том, что доктор Жадак здесь спит, завтракает, ужинает, сам убирает за собой и сам себе готовит еду. Сам он и затопил перед тем, как подняться наверх. Ведь не случайно его рука, которую он протянул мне, здороваясь, была в саже.

Почувствовав внезапное облегчение, я с удовольствием потянулся.

«Браво! Каждый женатый человек нуждается в таком вот интеллектуальном свинюшнике, где он сам себе хозяин!»

Я закурил, взяв со стола дешевую сигарету, и начал рассматривать стеллажи, где в полном беспорядке стояли и лежали книги эпохи национального возрождения, старые юридические журналы, номера «Светозора» ^{101}, словари и газеты, тома беллетристики на разных языках, экономическая и философская литература — все это было рассовано по полкам как попало и где попало.

Я выхватил кипу бумажного хлама — оттиски, брошюрки, газетные вырезки, старые каталоги, прейскуранты на саженцы и письма.

«Ай-ай-ай, оказывается пан доктор размышляет над проблемами философии права и ведет переписку с целым миром!»

Измазанными пальцами я приподнял крышку одной из многочисленных коробок.

Шишки, опять шишки. Семена хвойных деревьев.

Мне попалась растрепанная половинка моего собственного сочинения. Темпераментный читатель с такой силой подчеркивал слова и строчки, что страницы рвались под грифелем карандаша. Поля испещрены восклицательными знаками, знаками вопроса, всевозможными пометками, язвительными замечаниями, многие места перечеркнуты.

«С чем вас и поздравляю!» — сказал я сам себе.

В эту минуту щелкнул замок и дверь стремительно распахнулась.

— Серрдечно вас прриветствую,— сказал пан доктор, взяв меня за обе руки и сильно, до боли, сжав их. Он весь как-то преобразился, воспрял духом и стал бегать взад-вперед, меряя своими саженьими шагами комнату и до хруста в пальцах потирая руки.

На него приятно было смотреть. Это был совсем другой человек, непосредственный и оживленный, который от радости прямо не знал, с чего начать.

Он положил передо мной пачку сигарет, поставил бутылку коньяка. Сунул на плиту кастрюльку с водой и, не переставая ходить по комнате, начал яростно крутить ручку кофейной мельницы. Внезапно ручка отскочила, перелетела через стол и, стукнув меня по лбу, свалилась на колени.

— Ох, пррошу пррощения!

Я почесал затылок.