Червонные сабли - [71]

По легкой надменной походке, а потом и по белой черкеске с кинжалом узнал Ленька своего заклятого врага. Часовой, передавая Шатохину фонарь, осветил дорогой кинжал на поясе и засученные по локоть рукава.

- Иди, голубчик, оставь нас одних, - сказал Шатохин почти ласково.

Солдат вышел, прикрыв за собой дверь.

Должно быть, знал подлый кадет, что руки у Леньки связаны за спиной, знал и потому вел себя уверенно. Вот он направил луч света в лицо пленнику и заставил зажмуриться, наклонить голову.

- Я пришел спросить, какое дерево ты больше любишь: осину или дуб? Там делают виселицу, и я хотел предоставить тебе право выбора.

Знал Ленька, что будет кадет паясничать, разыгрывать из себя победителя.

- Что же ты молчишь? Пожалуй, лучше дуб. А то бывали случаи, когда перекладина обламывалась. - Ленька не отвечал, с ненавистью оглядывая врага. - Ладно, шутки в сторону. Давай продолжим разговор.

- Мне с тобой не о чем говорить. Пуля по тебе плачет, буржуйский выродок.

- Ой как страшно... Страшнее, чем тогда, в балке, когда ты побоялся в меня стрелять и убежал.

- Врешь, гад! Отпустил я тебя и до сих пор не могу простить самому себе.

Кадет хмыкнул:

- Отпустил... Сам тогда струсил, а теперь оправдываешься...

- Ты же говорил: встретимся в бою. Испугался?

- Вижу, куда гнешь: хочешь, чтобы и я тебя отпустил. Нет, голубчик. Я твои кишки на палку наматывать буду. Ты у меня покорчишься...

Кадет злился, и Ленька понимал почему: не покоряется пленный, не ползает у ног. Ленька чувствовал силу свою.

Теперь между ними стояли не детские распри - сама Революция стояла между ними!..

Кадет поставил фонарь на пол и прохаживался, заложив руки за спину.

- Скажи мне, пожалуйста, за что ты воюешь?

- Тебе не понять, за что я воюю.

- А все-таки?

- Я за то воюю, - сказал Ленька, с трудом подавляя злость и обиду, - чтобы таких паразитов, как ты, не было на земле.

Кадет ухмыльнулся:

- Здорово, однако, затуманил вас Ленин...

Шатохин снова прошелся и вдруг остановился.

- Откажись от Ленина - и я отпущу тебя, - неожиданно сказал он и пристально взглянул на противника.

- Скорее ты подавишься своими словами, гад! - проговорил Ленька и ударил ногой по фонарю так, что он разлетелся вдребезги и пламя погасло.

Тотчас распахнулась дверь, и в хату шагнул часовой.

Глядя в темноту, он тревожно окликнул:

- Господин поручик, где вы?

- Ничего, ничего, - успокоил его Шатохин. - Принеси огня.

Зажигая на ходу свечу, вошел в хату второй солдат. А первый, с винтовкой, старался рассмотреть во тьме пленного, нашел его у стены и сказал с угрозой:

- Сейчас мы тебя утихомирим...

Он принес из сеней обрывок веревки, пнул Леньку ногой так, что тот отлетел и упал. Двое солдат крепко связали ему ноги под коленками. Кадет, заложив руки в карманы, победно ухмылялся.

«Враг не прощает, - думал Ленька. - А я забыл про это и сгубил себя и Сережку...»

Когда часовые ушли, Генька продолжал куражиться:

- Ты не думай, что мне охота с тобой разговаривать. Просто интересно иной раз взглянуть на человека перед тем, как он отправится в «лучший» мир. Я давно веду счет большевикам, которых лично отправил к праотцам. Насечки делаю на рукоятке вот этого кинжала. Можешь посмотреть. Уже пятьдесят восемь зарубок! Ты будешь пятьдесят девятым. Смотри, при тебе делаю насечку, смерть твою отмечаю. Считай, что жизнь твоя кончилась. - И кадет перочинным ножиком стал нарезать метку на рукоятке чеченского кинжала.

- За каждого ответишь, - говорил Ленька. - Все твои подлые отметки окажутся у тебя на шее, хотя она у тебя цыплячья. При первом ударе переломится.

Шатохин поднял горящую свечку, с нее капал воск на Ленькину обнаженную грудь. Кадет прочитал гордую надпись и усмехнулся:

- Хвастун... «Воспрянет род людской». У меня не очень воспрянешь!

Открылась дверь, и вошел штабс-капитан Каретников в черном френче английского покроя, с белым черепом на рукаве.

4

Такого жаркого лета в Таврии не помнят и старожилы. Почернели подсолнухи, кукуруза высохла на корню и шелестела от ветра сухими лентами-листьями.

Люди и кони страдали от мучительной жары. Губы трескались от зноя, а воды нигде не было. Гимнастерки на бойцах были мокрые, с соляными разводьями. На зубах хрустел песок. Из степи дули сухие ветры, перегоняя с места на место пыль.

Вторая Конная спешила на соединение с Каховским плацдармом. Невесть как и откуда прибыли связные и рассказали, какие жестокие бои идут на берегах Днепра. Песок покраснел от крови. Врангелевцы бросают на наши позиции танки, день и ночь бьют дальнобойные орудия. Наши держатся с трудом, и надо торопиться оказать помощь каховцам.

Знойный воздух казался еще более горячим от пальбы орудий. Порывы ветра подхватывали горелую пыль и швыряли в глаза коням и всадникам.

Обстрел со стороны противника то прекращался, то обрушивался с новой силой. Враг бил картечью, и приходилось рассыпаться по степи. А солнце пекло. Орудия вязли в сугробах песка. Тачанки объезжали дорогу, чтобы не слишком запылять пулеметы. Всадники на взмыленных лошадях скакали вперед.

Врангель уже не помышлял об окружении прорвавшихся в тыл красных конников. У него было слишком много других забот: гибель десанта на Кубани, невозможность пробиться в Донбасс, а тут еще Каховский фронт, как нож, приставленный к спине. Крымский главковерх сместил генерала Слащева за допущение каховского прорыва. Теперь здесь командовали генералы Кутепов и Драценко. Кавалерия белых бросалась то в одну, то в другую сторону, не успевая отбивать атаки красных.