Червонные сабли - [47]
- Есть у него время на все. У нас под Тихорецкой случай был. Рота попала в окружение. Со всех сторон белые кавалеристы шашки выхватили и давай, рубать. Жуть что творилось, а помощи ниоткуда. И вдруг примчался всадник на коне, как из-под земли вырос. Рубает направо и налево, крошит беляков, только головы летят! А конь ногами топчет врагов, зубами рвет. Половину беляков перебил, а другая тягу дала. Тогда наши бойцы удивились и спрашивают: «Кто ты такой, товарищ, и откуда взялся?» - «Отвечу, - говорит, - но только по большому секрету: я - Ленин». Сказал - только его и видели...
- Сказки рассказываешь!
- А вот и не сказки... Товарищ курсант может подтвердить.
В эту минуту и нагрянул в лазарет Ока Иванович. Он прискакал со своим адъютантом, увидел во дворе кавалерийских лошадей под седлами, и по Ласточке догадался, что приехали друзья Леньки Устинова.
Легкими шагами Ока Иванович поднялся на крыльцо. Фельдшер дядя Яша в своем замызганном халате с завязочками на спине даже уронил склянку от неожиданности.
- А ну, где тут раненый курсант? - спросил Городовиков и сам открыл дверь.
При виде командарма все вскочили. Раненые заковыляли к своим койкам, а разведчики, друзья Леньки, застигнутые врасплох, вытянулись перед командармом.
- Что-то чересчур здесь много раненых, - проговорил Ока Иванович, оглядывая гостей. - В каком это смертельном бою вы пострадали? Почему в лазарете?
Сергей откашлялся и объяснил:
- Дружка навестили, товарищ командующий.
- Возле боевых коней ваше место. - Ока Иванович остановил подозрительный взгляд на Махметке, который не успел дожевать кусок арбуза и глядел на командарма, выпучив глаза: - А ты куда ранен?
- В душу, товарищ командарм!
- Хитер, барбос... - и Городовиков не удержался от улыбки.
Разведчики поняли, что командарм подобрел, откозыряли и вдоль стены боком поспешили к выходу.
Ока Иванович подошел к Стародубцеву, обложенному подушками:
- Здравствуй, герой... Лежи, лежи. В грудь ранен? Жалко, что у нас врачей нема. Но ничего, дядя Яша у нас мастер на все руки.
- Живо на тот свет отправит, - засмеялся кто-то из бойцов.
Городовиков на шутку ответил шуткой:
- Не верь. Дядя Яша залатает все твои раны... С командованием твоим я договорился: временно полежишь у нас.
Городовиков присел на кровать и облокотился на шашку:
- Как себя чувствуешь?
- Навоевался я, наверно, товарищ командующий... Спасибо вашим кавалеристам, а то бы худо мне было.
Пока шел разговор, Ока Иванович ни разу не поглядел на Леньку, будто не замечал его, а тут стрельнул в его сторону строгим взглядом и сказал:
- А с тобой, партизан, я еще побалакаю... - Он повернулся к Стародубцеву, и разговор продолжался: - Значит, крепко дрались за Орехов?.. А город, видишь, опять у белых...
- Отобьем. Это я вам точно говорю. А дрались наши так, что передать невозможно.
- Да-а... - задумчиво протянул Ока Иванович. - Дела у нас пока неважнецкие. У Врангеля вдвое больше кавалерии. И каждому нашему коннику приходится драться против двоих белых. Но ты верно говоришь: последнее слово будет за нами.
Командарм поднялся, обошел раненых, а в коридоре отозвал в сторонку дядю Яшу:
- Бойцов корми лучше. А курсанта придется отправить в тыл.
- Опасно, товарищ командарм. У него три раны и одна штыковая. Не выдержит дальней дороги.
- Такой геройский парень все выдержит. А ты готовься принять раненых. Начались сильные бои, несем такие потери, что... - Городовиков махнул рукой и пошел к ординарцу, который держал в поводу его коня.
Красавица кобыла, испугавшись собачьего лая, попятилась боком. Ока Иванович поймал левой рукой переднюю луку седла и ловко вскочил на лошадь. Она затанцевала и, подчиняясь всаднику, рванула с места.
3
Койки друзей стояли рядом. Первую ночь, когда курсант был в тяжелом состоянии, Ленька не спал, чутко прислушивался к прерывистому дыханию раненого и все время бегал к рукомойнику, чтобы смочить тряпку ему на голову. О своей ране Ленька не думал - пуля прошла навылет, и нога заживала. С Федей было хуже. Как ни старались Ленькины друзья подкармливать его: привозили сало, молоко в глечиках, даже белый хлеб, - раненый чувствовал себя плохо, с койки не поднимался.
Часто Федя, забывшись, тяжело стонал. Ленька не находил себе места: такие люди не должны умирать...
Августовские ночи стояли тихие, лунные, пахнущие спелыми дынями с недалеких бахчей. Окна в лазарете оставались открытыми настежь, и все-таки было душно.
- Леня, спишь? - придя в себя, шепотом позвал Стародубцев.
Ленька придвинул койку почти вплотную, и они стали негромко разговаривать, чтобы не разбудить спящих.
На подоконник косо падал лунный свет. В саду шелестела листва, и тени от ветвей двигались по стене.
Стародубцев с трудом приподнялся на локте, желая улечься поудобней. Ленька помог ему.
- Вот так хорошо, - облегченно сказал Федя и поглядел в открытое окно, - Луна-то какая! Небось до самой Москвы земля освещена... В Москве-то не бывал, поди? Кончим войну, приедешь ко мне в гости.
Слушая Федю, Ленька волновался: схожи были их судьбы.
Родился Федя в рабочей семье, в Москве, у Крестьянской заставы. Отец его работал на заводе «Гужон», в листопрокатном цехе, там и погиб: упал на раскаленный лист, и его пережгло. Остались у Феди сестренка и мама. Сам он тоже был рабочим и там, на заводе, стал комсомольцем. Осенью 1919 года Федя попал на курсы красных командиров. Закончить не успел. Сколотили наскоро бригаду курсантов, и прямиком на Врангеля!
